— Привет, сынок, — наконец, оторвавшись от телефона, поздоровался Роберт. Он глотнул пиво и криво улыбнулся. — Представляешь, Джо, — начал он, наигранно весело. — Кейси опять перепутала пакеты документов, мне придется уехать утром. Ничего без меня не могут.
— А почему бы тебе не заменить эту идиотку? — прыснул Эд. — Она хоть задницу себе подтереть может или ты ей и в этом помогаешь?
— Смешно, — снова отпив, ответил Роб. — Еще, Джо, — он отдал ей пустую бутылку. — Мог и по-другому привлечь мое внимание.
— Оно мне не нужно, — сказал Эд и начал есть картофель. — Я все равно знаю, что ты говоришь со мной из-за того, что мама попросила. Хотя если б я был похож на Кейси, кто знает, может, ты обращал бы внимание чаще.
После этих слов Роберт поднялся и открыл нижний ящик и достал виски. Хлопнул дверцей, прихватил с тумбы стакан, ни слова не проронив.
Они ели в тишине, слушая только лязг приборов по тарелкам. Мальчишка чувствовал злость к отцу и не мог с ней совладать, он пытался успокоить себя едой и съел слишком много. Затем вызвался собрать посуду и вымыть ее. Когда на кофейном столике остались орешки и кувшин с соком, Роберт закурил.
— Хватит, — Джоан ненавидела, когда курят в доме. Муж послушался ее и тут же затушил сигарету. Было видно, что он подбирал слова; так же, как и Эйдан метался в голове от темы к теме. Но толком не мог ничего сказать, лишь пил и раз за разом проверял телефон.
— Она скидывает тебе интимные фото? — пробубнил Эд.
— Эйдан, — шикнула Джоан. — Прекрати. Прошу, хоть сегодня будем семьей.
— А долго нам осталось?
— Эйдан. Пожалуйста, прекрати, — снова повторила Джоан. — Не сегодня.
Она допила свой сок и наполнила стакан виски. Ей было за сорок, но в свете тусклой лампы казалась лет на двадцать старше. Каждый год отнимал у нее силы, каждый год забирал два. Джоан не научилась жить с болью, она не могла разделить ее ни с кем, потому что ее боль отличалась, ее боль не утихает, не становится легче, не забывается, не остывает. С годами она проявляется на ее лице, глазах, руках и даже походке. Боль изменила ее. Не сделала сильной, нет, она словно поставила у женщины перед лицом песочные часы и та вынуждена смотреть на них, наблюдая, как каждая крупица ее жизни падает. Каштановые волосы уже не будут блестеть на солнце, а зеленые глаза вновь не заискрятся. Нет. Теперь же ее лицо осунулось и стало некрасивым. Нос словно увеличился, а подбородок заострился. Джоан сидела, сжав в тонких пальцах стакан, она сжимала его так сильно, как теснила боль.
— Я думаю, нужно запереть ту комнату и больше в нее не входить, Джо. По тебе сразу видно, что ты там была, — нарушив тишину, сказал Роб. Он налил еще виски и боком глянул на Эда. Тот буравил его.
— Позволь мне самой решать, что делать с комнатой погибшего сына.
— Если помнишь, он был и моим сыном тоже. От того, что ты бываешь в ней, боль возвращается и саднит сильнее. Нужно научиться с ней жить, дорогая. А не поощрять ее и не подпитывать, — огрызнулся Роберт. Он поднялся и подошел к окну. — Не у тебя одной болит.
— Да, ты прав, Роб. Ты ведь с ней смог совладать, — на лице Джоан блеснули слезы. — Именно поэтому ты уезжаешь из этого города, развлекаешься на вечеринках, и приезжаешь еще реже, чем звонишь, — она отпила виски. — Ты проделал блестящую работу над собой, конечно, было бы лучше, если бы эту работу мы проводили вместе, а не по одиночке.
— Я работаю, Джо. За этот дом нужно продолжать выплачивать кредит, а также собирать деньги на колледж Эйдану. Ты же сама знаешь, сколько ушло денег тогда.
— Знаю! Но и я работаю.
— Твой маленький бизнес не покрывает всех расходов, поэтому будь добра, не говори о том, чего не понимаешь. И перестань делать из своей боли цирк. Надоело уже.
— Мне кажется, что ты никогда его не любил, — сказала Джо, отхлебнув большой глоток виски.