«Ух, прекращай уже об этом думать!»
В соседнее кресло опустился Глеб. Даня ожидала, что он сразу же начнет задавать вопросы, однако мужчина молчал.
«Возможно, ждет отчет? Рапорт? – Девушка сложила руки на коленях и растерянно помяла пальцы. – Покаяние? И что сказать? Я еще сама ни в чем не уверена».
– У него…
Она затаила дыхание. Только бы не завести привычку в дальнейшем так реагировать на голос Левина.
– … был приступ?
Даня смешалась. Отправной точкой беседы была выбрана совершено иная деталь. Внимательность Глеба поражала.
– Да, он почувствовал себя плохо.
– Ясно. – Напряжение исчезло из позы Глеба, он откинулся на спинку кресла.
Молчание.
«Сгонять за соком, что ли? Ха-ха. Трусиха Шацкая. Прекрати надеяться на такие банальные предлоги».
– Его выносливость повысилась. – Глеб сидел неподвижно. Если бы не говорил, могло показаться, что в кресле уместили красивую статую. – Возможно, сейчас сумел бы полностью откатать короткую программу. И без падений.
«Мне молчать? Откликаться? Тихонечко подышать за компанию?» – нервничала Даня. Диалог, который она построила у себя в голове, продолжал разниться с реальностью.
– Значит, тренировки с Горской дают результаты, – заключил он.
Даня задумалась. При их беседе за обедом Левин сказал, что полноценно заниматься фигурным катанием Яков уже не сможет. Но раз сейчас заикнулся о программах для одиночников, то, вероятно, решил, что обстоятельства изменились. И для Левицкого еще есть надежда вернуться в спорт.
– Ему все равно еще рано приступать к полноценным тренировкам. – Посидеть молча так и не получилось. Ей требовалось поделиться своим мнением – хотя бы для того, чтобы Глеб владел объективной информацией. – И думать о возвращении в спорт. Слишком рано. Тело пока не выдерживает.
– Вернуться в спорт? – Наконец-то Глеб посмотрел прямо на нее. – Возвращаться некуда. Яков никогда не занимался фигурным катанием профессионально.
– Но я думала, что травма получена на соревновании. Или тренировке. – Даня окончательно запуталась.
– Его тренировали. Мой брат, Ян Левин, готовил его к большому будущему в фигурном катании. – Глеб снова уставился в никуда. Взгляд стал отрешенным. – Пытался сделать из него того, кем не смог стать сам. В молодости Ян был фигуристом. И хотя изначально у него получалось все, за что бы он ни брался, выдающимся фигуристом он стать так и не сумел. Все же существовала вершина, которая ему так и не покорилась. А Яков был другим. Талант – слишком простоватая категория для определения его способностей. Гений – вот это ближе. И мальчик, к несчастью, очень любил фигурное катание. Однако постепенно тренировки, которые разрабатывал для него Ян, стали сущим мучением. Для брата всегда всего было мало. Мало упражнений, мало выносливости, мало стараний. Уверен, он дико боялся, что Яков не добьется успеха, как не сумел добиться и он, поэтому и выматывал сына. Ни нормального общения, ни игр, ни собственных желаний. С таким подходом со временем можно и возненавидеть то, что когда-то так отчаянно любил. Вот почему мне всегда казалось занятным, что даже после пережитого Яков не утратил любви к фигурному катанию – Он цыкнул. – Что бы я ни делал, мальчишка все равно ускользал и бежал на каток.
– Но как Яков травмировался? – Даня подалась вперед, чувствуя, что вот-вот услышит нечто важное. – Переусердствовал на тренировках?
– Нет. – Глеб поднял руку и посмотрел на свою ладонь. А потом сжал в кулак. – Якову было семь, когда он впервые решил пойти наперекор Яну. Возможно, дай брат ему шанс, и мальчишка смог бы рассказать, насколько ненавистно ему такое отношение. К сожалению, мнение сына Яна не интересовало. Яков был всего лишь методом достижения чужой мечты.
«Методом…Как знакомо».
– И что потом?.. – Даня промочила слюной пересохшее горло. Нетерпение отгоняло прочь последнюю деликатность.
– За отказ продолжать играть роль «метода» мой брат столкнул сына с обрыва.
Все это было сказано настолько обыденным голосом, что Даня сначала даже не вникла в смысл.
– Что?
– Мой брат толкнул Якова, и тот упал с обрыва. – Глеб повернулся к девушке и внимательно посмотрел ей в глаза. – Понимаете?..
Что именно ей требовалось понять, Левин так и не пояснил. Он прерывисто вздохнул, на мгновение потеряв маску безразличной холодности.
– Понимаю, – сухо отозвалась Даня.
– Мне, взрослому мужчине, до сих пор страшно от одной мысли, что родитель мог поднять руку на собственное дитя. – Глеб потер лоб. – Душа в пятки уходит. Просто… не понимаю. А вы на удивление спокойны.
– Бессмысленно бояться факта, который был собственноручно установлен. Люди, причиняющие боль без единого сожаления, существуют. Родители, наносящие вред своим детям, существуют. Мир поломанных детей существует. – Говоря это, Даня усердно оглаживала ткань своего платья, словно намереваясь протереть его до дыр.
Ее собственная мать не остановилась на одном взмахе ножа. И никогда не сожалела о содеянном.