– Да она, она, – увещевала Вторица. – Я аж дар речи потеряла.
– Так, может, тебе язык укоротить, чтоб тот дар и вовсе не вернулся, – громко проговорил Микула, выступая вперед и перегораживая процессии дорогу.
От неожиданности нянька, взвизгнув, попятилась назад, расталкивая сопровождавших княгиню воинов. Дарья совсем забилась за столб, не смея даже дышать.
Глава IX. Ярость
– Может объяснишь, княгиня светлая, что стряслось на ночь глядя? – рявкнул Микула, скрещивая руки на груди.
– Да то тебе лучше знать, коли к тебе девка непотребная ночами бегает, – с видимым равнодушием проговорила княгиня. – Только она под моим покровом, и позор ее на мою старую голову ляжет.
– Ее, то кого? Соломонии? – хмыкнул Микула.
«Да он над ними издевается!» – широко раскрыла Дарья глаза.
– Да как ты смеешь про унуку мою такое даже думать?! – возмущенно проскрипела Евпраксия, для убедительности стукнув об пол посохом. – Моя лебедушка давно спит сном праведным, а вот срамница одна, говорят, к тебе ночами бегает. Кровь-то не водица.
– Не пойму я, княгиня светлая, про кого ты речь ведешь складную, – картинно развел руками Микула.
– Все ты ведаешь, к одной сватаешься, а другую на ложе к себе таскаешь! – княгиня снова стукнула медным наконечником, заставляя глухой звук разлетаться в темные углы.
Дарена уже поняла, что выбраться из ложницы ушкуйника, еще не значит выпутаться из ловушки. Нянька и гриди Соломонии разнесут срамную весть по углам, и ей уже не отмыться. Кто поверит людям Дарены, что она ушла в сопровождении племянницы? «Простите, батюшка с матушкой, опозорила вас дочь глупая». Хотелось выть в голос от бессилия и проснувшейся ярости.
– Вон для чего вся потеха! – зло прорычал Микула. – Играть со мной удумали?! Вам ли сейчас то творить… когда град волнуется да видеть князей у себя и вовсе не хочет? – ватаман бросал догадку с железной уверенностью.
– Я сама только узнала, – уже более мягко проговорила Евпраксия. – Нешто сам не приметил, что срамница на тебя заглядывалась?
«Вот ведь ведьма старая! Да как можно-то так врать?! – Дарена с трудом сдержала себя, чтобы не выскочить из укрытия и не кинуться на княгиню с кулаками. – Что он теперь обо мне думает?!»
– Я лишь приметил, что Соломонии твоей приглянулся, – так же нагло соврал Микула, – подмигивала мне давеча.
– Померещилось тебе! – закипая, проговорила Евпраксия.
– Так и квашне старой могло сослепу померещиться, – тоже без тени насмешки мрачно проговорил Микула, – темно уж было, чего только в темноте не углядишь, особливо, коли крепко хочется чего-то разглядеть. А хочется же, так? – в голосе Микула скользнула неприкрытая угроза.
Евпраксия замерла, выпрямляя сутулую спину, потом повернулась к прячущейся во мраке няньке.
– Побожиться сможешь, что то Дарья была?
– Похожа… очень п-похожа была, – пробормотала Вторица, заикаясь.
– Не она значит, – за нее досказала княгиня, – а до других непотребных девок мне и дела нет. Храни Господь, Микула Мирошкинич, ночи доброй.
– Доброй ночи, светлая княгиня. Светлой княжне Соломонии тоже сладких снов. Завтра ответ твой жду, устал догадками маяться.
Княгиня лениво кивнула и пошла прочь, за ней гриди и последней, испуганно озираясь, Вторица.
– Эй, квашня, – крикнул ей вслед Микула. – Я ведь про язык не шутил, помни про то, и другим там передай.
Неповоротливая Вторица, подхватив подол, кинулась догонять гридей как молодая коза.
Все кругом снова погрузилось во мрак, Дарена лишь различала очертания широких плеч ватамана. В груди болезненно сжалось от переживаемой бури страстей.
– Куда идти-то дальше? Показывай, – мягко проговорил Микула, успокаивая.
Дарья вылезла из укрытия и повела по памяти. Надо сейчас все высказать, что старуха соврала, и Дарена и не думала ни на кого заглядываться, а даже наоборот, и чтобы он там ничего не мыслил дурного. Но слова просто не хотели выходить, пережитые потрясения измотали, сковывая решимость. Дарья медленно брела, не оглядываясь, лишь слыша совсем рядом мерное дыхание провожатого.