Но чем старше я становлюсь, тем яснее осознаю одну вещь:
написание стихов — это тоже работа, и она требует затраты определенных ресурсов.
Я не знаток компьютерных игр.
Сейчас к ним вообще никакого отношения не имею.
А класса до седьмого (пока братец не стал слишком взрослым) мне иногда удавалось постоять у Ильи за плечом, наблюдая за творящейся на экране чертовщиной. Изредка он даже передавал мне клавиатуру. Включал, значит, режим дуэли, где нужно было сразиться со злодеем, которым управляет компьютер. И смеялся, наблюдая за тем, как я сначала выписываю комбинации для ударов на отдельный листок, а затем хаотично жму на все кнопки подряд.
Но эту вот полосочку в левом нижнем углу помню отлично.
Герою нужно было некоторое время… ну пусть активно существовать, прежде чем эта полоска наберется полностью, и можно будет совершить суператаку. Один яркий всплеск, и пожалуйста, нужно ждать вновь, часто очень долго.
Так вот, суператака — это в какой-то степени появление стихотворения.
А все предшествующее и последующее — то время, когда ничего написать не получается. Ещё не настолько велик груз накопленных мыслей и прожитых чувств, чтобы его на целое стихотворение хватило.
Время от времени в перерывах между стихами могут возникать строчки.
Но почти никогда не бывает так, чтобы я дописала их до чего-то цельного. Только если спустя время. И то лишь с таким условием, что затрагиваемая ими проблема будет все еще актуальна.
Иногда на то, чтобы накопить энергию, уходит очень много времени, вплоть до полугода. Устанавливается период молчания и осмысливания.
И что-то мне подсказывает — как только закончится лето, начнется один из таких периодов. Слишком много мне нужно будет переварить и осознать, прежде чем я смогу подобрать к этому слова.
Нет, пожалуй, от рассматривания стен я никогда не смогу отказаться полностью.
Близится четыре часа утра. По-хорошему, половина ночи осталась позади, а я все никак не могу уснуть, продолжаю думать над нашим последним прощанием, что случилось уже несколько часов назад, но до сих пор не может меня отпустить. И нескоро еще отпустит.
«Ну, до скорого», — бросил Ник прежде, чем я направилась к магазину, а он по своим делам, тем ли, что я заметила после (надеюсь, с той девушкой был все же не он), или еще по каким-то другим.
Махнул рукой, будто отпускал на все четыре стороны. И ушел в своем направлении. Видимо, в пятом. Открыл новое измерение.
Зато я почему-то еще несколько минут простояла на том же самом месте, глядя ему вслед, как завороженная. И в голове уже начинало зарождаться осознание: влипла я по-крупному. Осталось теперь понять, что с этим делать.
А это «до скорого», так невзначай брошенное, грозило растянуться на длинный, слишком мучительный период ожидания.
Но об этом, конечно, я могла пока только догадываться.
Н. (от Н.):
спасибо, что ты появился в моей жизни,
пусть и на такой краткий миг.
Я врастаю корнями в землю, от слёз сырую.
На ветвях беспощадное солнце прожгло веснушки.
Мне птенцы напевают искренне: «Аллилуйя», —
там, в гнезде, на моей исклёванной черепушке.
Мне б взлететь вместе с ними, но я родилась без крыльев.
Нет хвоста, чтобы плыть, и колец — зарываться в почву.
Растрепать бы мне листья — все те, что ещё не сгнили.
Расцвести, — словно виски, дурманить умы прохожих.
Так наполни меня! Пыль смахни, что несу веками,