Попавший в тяжелое положение Бельканте никогда не опускают голову, несмотря ни на что.
Тирнан наконец оторвал взгляд от своего телефона и медленно скользнул им по моему телу. Жар опалил мои щеки, когда я осознала, что утром так и не расчесалась, и волосы плотной массой спутались у меня на голове и плечах, а футболка была на три размера больше и дырявой на подоле. Взгляд Тирнана задержался на моих голых ногах, на кончиках пальцев, которые загибались от охватившего меня смущения.
— Она не нравится мне, — наконец объявил Тирнан. — И мое мнение важнее всего.
— И во что бы ты меня одел, в бриллианты и меха? — резко спросила я. — Это не я.
Или не являюсь таковой уже более пяти лет.
Он стиснул челюсти, и я заметила, что этим утром Тирнан еще не побрился: нижнюю часть его лица обрамляла темная щетина, еще больше подчеркивая эти полные губы красивой формы.
— Я бы предпочёл шелка, — пробормотал он, низко и интимно, чтобы слышала только я, пока остальные разговаривают. — Такой же текстуры, как твоя кожа. Я бы нарядил тебя в сапфиры цвета твоих глаз и кашемир, такой же мягкий, как твои волосы.
— Почему? — откашлялась я, от сдавившего горло желания. — С какой стати тебя вообще волнует, что я ношу?
— Теперь ты представляешь этот дом, и я не позволю, чтобы что-то, что принадлежит мне, выглядело черти-как.
Боже, он был холоден и жесток. Мне стало безумно интересно, не создал ли его какой-нибудь украденный с фабрики автомат.
— Это говорит человек с обезображивающим шрамом, — съязвила я, почти сразу же пожалев о своих словах, потому что они были несправедливы и неправдивы.
Извилистый, давно заживший шрам, рассекающий нижнюю часть его левой щеки от уха до подбородка, морщил кожу, превращаясь в грубую линию, но это нисколько не уменьшало вопиющей привлекательности Тирнана.
Даже наоборот, усиливало.
Кроме того, меня вообще не волновали чьи-либо шрамы. Я слишком хорошо знала, что у каждого свои раны, независимо от того, видны ли они на коже или спрятаны глубоко внутри.
Тирнан чуть шевельнулся — крошечный толчок, который кто-то другой, менее близкий к его физической форме, мог бы и не заметить. Но я заметила это. И я знала, что мои колючие слова попали в цель.
— Со шрамами или нет, но я отвечаю за твою жизнь, — напомнил он мне, скривив свои красивые губы в уродливую, полную ненависти гримасу. — Помни об этом, когда Тильда поведет тебя в город. Если я узнаю, что ты сказала ей что-нибудь гадкое, проявила неуважение к ней или ее статусу, ты очень быстро поймешь, что прошлая ночь в запертой комнате была просто детской забавой.
— Ты настолько одержим идеей контроля, что можно подумать, что ты этим что-то компенсируешь, — бросила я ему.
Но Тирнан только рассмеялся своим долгим, низким, густым, как дым смехом.
— О, Бьянка, я, когда хочешь с радостью докажу, что это утверждение неверно. А пока не играй со мной в игры, на победу в которых у тебя нет надежды. Слушайся Тильду, и я, возможно, верну тебе твой дурацкий медальон.
* * *
Тильда МакТирнан ничуть не походила на своего кузена.
Она рассмеялась, когда я ей об этом сказала.
— Ну, Тирнану пришлось нелегко, — признала она, бросив очередное платье на груду одежды, которую тащила за нами сотрудница магазина «Блумингдейлз» в Нью-Йорке. — Думаю, на этом пока все.
Я послушно последовала за Тильдой в заднюю часть магазина, где находились примерочные. Эзра взял Брэндо в ФАО Шварц, чтобы купить пару новых игрушек, так что мы с Тильдой могли «не торопиться» выбирать подходящие для меня наряды. Первое, что она мне подсунула, было платье в пол из переливающегося устричного шелка и перьев.
— Куда я это надену?
Тильда улыбнулась, помахав рукой в воздухе.
— О. Никогда не знаешь наверняка. Тирнан не совсем мистер Общительный, но тебя могут позвать как представителя семьи на каком-нибудь собрании. Всех ждут на День благодарения, Рождественский бал, День рождения Брайанта и тому подобное.