В пятничное утро друзья, как обычно, открывали салон для посетителей, приводя в порядок помещение.
- Вчера заходила такая красотка – я челюсть не мог с пола поднять, – радостно взмахивал руками Теренс, протирая стёкла одного из байков. – Пригласил её сегодня поужинать со мной… Давно я таких женщин не видел, как она! Думал, что у меня все конечности отнимутся от возбуждения.
- Вот так просто? А как же Тина? Ты, умник, её, разумеется, уже обрадовал своими «похотливыми новостями»? – неодобрительно сдвинул брови Джим и провёл рукой по затылку.
- Ты что это, в проповедники у нас записался? – отшутился Теренс. – Слушай, вот ты свободный мужик, а меня к себе девчонка привязала: да, я, наверное, люблю её и всё такое, но ходить у неё под каблуком не собираюсь. Мы вместе уже пять лет, и мне давно хочется чего-то нового, ну знаешь, драйва, как в самом начале романа, – он утвердительно сжал при этом руку в кулак, словно пытался сжать в нём весь смысл, весь свой порыв.
- Оттого я, видать, и не стремлюсь привязать себя к женщине: какой в том смысл, если рано или поздно всё равно нужно будет изменить ей? – шутливо скривив губы, ответил Джим и принялся помогать другу, взявшись протирать второе зеркало.
- Да почему сразу «нужно»? Не хочешь – не изменяй, дело хозяйское. Лично я не вижу прока в том, чтобы всю жизнь тереться гениталиями с одним и тем же человеком – скука смертная.
- Зачем тогда делаешь предложение Тине? Формально ведь это означает, как ты поэтично выразился, что ты собираешься тереться с ней всеми частями тела до гроба.
- Ну… Трудно сказать, старина. Я раб системы, – Теренс важнически засмеялся, – мне положено создать «нормальную ячейку общества» и приносить пользу государству посредством деторождения и ведения домашнего хозяйства.
- Ох ты бедный! – саркастически отозвался Джим, забавно выпучив глаза.
Они говорили зачастую на разных языках, и Джим это ясно видел и осознавал. И хотя он сам не мог в полной мере понять, кто он на самом деле, неизящный и приземлённый трёп друга вызывал в нём нечто похожее на ощущение диссонанса. Но он пытался подстроиться под манеру общения Теренса, ему было любопытно понять то, что творилось в мыслях друга, угадать его мотивы и склонности, оттого он никогда не журил его серьёзно, а только в шутку.
В боковом зеркале Джим увидел своё отражение и отчего-то заострил на нём внимание: выражение его лица было кислым, глаза потухшими и стеклянными, он испугался этого отражения. «Любопытная штука, а я раньше не замечал, насколько бездушная у меня физиономия. Так гадко, хочется ударить себя, но вместе с тем презабавнейшая вещь. Мне даже кажется, будто порок из глубин моего подсознания любуется отсутствием жизни на моём лице. Не просто ж так глаза у меня не карие, а почти чёрные… Я до нелепости неприятный человек», – с необъяснимым удовлетворением заключил он про себя.
Иногда ночами Джим видел странные сны, словно взрывы памяти, осколки его прошлого пытались дать ему подсказку. Но он не понимал намёков своего разума: ему снился высокий силуэт – человек в пальто, и он всегда стоял спиной, порой он слышал его победную усмешку; а иногда ему снилось звучание скрипки – жалобный плач, под разрывающим струны смычком; часто он слышал грохот взрывов, звуки распадающихся щепок, тогда он просыпался в холодном поту, не в силах понять или принять, что эти сны что-то действительно значат.
В эту ночь ему снился один из этих снов. В нём он стоял под дулом пистолета и смеялся, так мерзко и с наслаждением смеялся, радуясь ломаемой им комедии, упиваясь неуклюжей трагичностью происходящего. Он сдавленно вскрикнул и подпрыгнул на кровати, прерывисто дыша. Джим медленно провёл рукой по влажным волосам на лбу, отгоняя гадость ощущений увиденного сновидения. Размеренно тикали антикварные часы на камине, с улицы доносились редкие голоса птиц.
«Не хочу знать ничего о той моей жизни! Пропади она пропадом!.. Я освободился ото всех ловушек моего сознания, не позволю им поглотить то, что осталось от меня».
Утром Джим встал с постели с ни с чем несравнимым ощущением выходного дня. С самого утра он выпил, но затем решил сам с собою, что пить в одиночестве сродни алкоголизму, и надумал уборку в квартире. Его холостяцкое самосознание так и твердило, что женщина здесь будет совсем не лишняя, но вскоре процесс наведения чистоты поглотил его целиком, и эти смешные мысли позабылись.