— Арестован? В первый день школы, Рук? Сколько еще будет продолжаться это восстание? Еще год, два? Потому что я уже устал прикрывать твою задницу! Тебе не кажется, что ты уже достаточно натерпелся от этой семьи?
Теодор немного повышает голос, в конце концов, он на публике. Покачав головой и принужденно улыбнувшись, он заканчивает:
— Знаешь что, мы можем поговорить об этом сегодня вечером.
Я сжимаю кулак, это не первый раз, когда я хочу врезать мистеру Ван Дорену по крысиной физиономии. И я не в первый раз это предлагаю.
Но по какой-то причине, которую за годы нашей дружбы мы так и не выяснили, Рук не позволяет нам и пальцем тронуть его отца. Даже после всего, через что он заставил его пройти.
Хотя у меня на это свое мнение. Я знаю, что Руку нравится, когда ему причиняют боль. Когда он звонит мне в полночь и просил сделать ему больно. Рук говорит, что это для снятия напряжения. Я знаю больше.
Знаю, что он считает это наказанием за что-то, что он сделал в своей жизни, за что-то, что когда-то причинило боль его отцу, но я не знаю, что именно.
Отец Рука спускается по ступенькам участка и, сердито расправив плечи, идет к своему Кадиллаку.
— Мне нужно наверстать всю работу, которую я оставил из-за того, что мой сын — бесцеремонный кусок дерьма, но я ожидаю, что ты будешь дома, когда я приеду, это ясно, Рук?
Он только кивает, даже не глядя ему в глаза.
— А вы трое, — Теодор поворачивается, указывая пальцем на нас. — Я очень близок к тому, чтобы позволить вам всем сгнить в тюрьме, Рук не должен был с вами дружить. Все, что он когда-либо делал, это из-за вас троих.
Он обвиняет, как будто судит нас за развращение его милого, невинного Рука.
— Ужасно ханжески с твоей стороны, Теодор, — отвечает Тэтчер, глядя ему в глаза.
Нам не нужно говорить вслух, что мы знаем об отношениях Рука и его отца. Он в курсе, что мы прекрасно осведомлены о том, что происходит, когда он выходит из себя.
Больше мы ничем не обмениваемся, пока его машина не выезжает со стоянки.
Я поворачиваюсь к Руку, закидываю руку ему на плечо:
— Мы уже можем его убить?
— Я поддерживаю это и говорю от имени немого, он тоже поддерживает, — добавляет Тэтчер.
Рук качает головой, глядя в серое небо, как будто в этих облаках есть какое-то послание для него.
— Нет. Смерть — это для него награда. Я хочу, чтобы он страдал. Так же, как и я.
Глава 8
Брайар
С самого детства я всегда хорошо разбиралась в цифрах. Возможно, это связано с тем, что в детстве отец учил меня считать карты, но я все равно предпочитала цифры всему остальному.
Два плюс два всегда будет четыре.
В математике все имеет фиксированное решение, конечно, есть разные способы получить ответ, но чаще всего вы следуете заданной формуле, и каждый раз получается одно и то же решение.
Математика проще, чем такие вещи, как английский язык или люди. И то, и другое слишком сложно, они могут иметь множество ответов, восемнадцать тысяч различных вариантов того, как разложить стихотворение или понять, что кто-то имеет в виду, когда говорит: «Я в порядке».
В мире, где все имеет слишком много вероятностей, я предпочитаю числа. Всегда.
Я вожусь с лежащей передо мной чистой тетрадью, постукивая концом ручки по белым листам, готовая к тому, что урок уже начнется. Все остальные вокруг меня общаются, занимая свои места в лекционном зале. Я выбрала место сзади слева, потому что ненавижу ощущение, что кто-то говорит обо мне за моей спиной.
А еще, признаться, мне нравится наблюдать за людьми.
Заставив себя занять место, я достаю из сумки новенький MacBook в благоговении от того, что у меня вообще есть такой. Томас купил его мне в подарок, я почти отказалась принять его, но знала, что он понадобится мне для курсов, которые я посещаю.
— Брайар, верно?