Меня охватывает стыд. Я сгораю от него. Вся моя кожа шелушится, разъедается кислотой унижения.
Я взяла что-то безумно сексуальное и веселое и превратила это в мелодраму, и за это мне хочется ударить себя в лицо.
— Думаю, я тоже, — говорю я сдавленным голосом. — Возможно, это была плохая идея.
Он поворачивает голову и смотрит на меня тем же пронзительным взглядом. — Нет, это не плохая идея, — говорит он, прижимая меня ближе к своей груди. — Пожалуйста, не говори так.
Я хмурю брови, крайне смущенная. — Джеймс, ты должен мне помочь. Ты просил меня быть абсолютно честной с тобой. Ты просил меня рассказать тебе о своих чувствах, и я рассказала. Из-за чего ты испугался. Потом я испугалась, потому что ты испугался. А теперь... — Я разочарованно пыхчу, — Я, честно говоря, не знаю, что сейчас происходит.
Он прижимается щекой к моему лбу и тихо вздыхает, прижимая меня к себе и кладя мою голову на изгиб своей шеи. — То, что происходит, это то, что я долбаный идиот.
Когда становится очевидно, что это единственное объяснение, которое я могу получить, я пьяно говорю: — О, хорошо. Это все объясняет, спасибо.
Он поднимает голову и бросает на меня горячий взгляд. — Кто-то хочет, чтобы ее отшлепали по заднице.
Я мило улыбаюсь ему. — Нет, вообще-то я хочу бандаж для шеи, потому что эти твои перепады настроения вызывают у меня серьезные проблемы со здоровьем.
Я уже собираюсь добавить еще одно остроумное замечание вроде “Ты забыл принять лекарства?”, когда понимаю, что это может быть законным вопросом.
Он может быть под действием лекарств. Он может быть совершенно не в своем уме, насколько я знаю.
Его глаза сужаются. — Если ты думаешь, что я серийный убийца или что-то в этом роде, то ответ - нет.
Я выдыхаю. Как, черт возьми, он может читать мои мысли?
— Я просто не в себе, Оливия. В этом нет ничего зловещего. Я тебе не угрожаю. Я просто очень испорчен, и я больше не знаю, как быть нормальным, и я надеюсь... то есть, я хочу... — Он тяжело выдыхает, а потом бормочет:
— Пиздец.
От того, как он выглядит таким несчастным, и от того, как негативно он думает о себе, я чувствую комбинированный удар грусти и материнского инстинкта прямо в солнечное сплетение.
— Эй, — шепчу я, беря его лицо в ладони. Его щеки горячие. Щетина на челюсти щекочет мои ладони. — Быть не в себе? С этим я могу смириться. Если хочешь знать правду, мы с этой штукой лучшие друзья. Так что не расстраивайся из-за этого. Пожалуйста, не жалей ни о чем.
— Для меня это тоже совершенно неожиданно, но я думаю, что ты удивительный. Я чувствую себя прекрасно, когда я с тобой. — Я делаю паузу на мгновение. — На самом деле я чувствую себя истеричкой, на грани психического срыва или обширного сердечного приступа большую часть времени, когда я с тобой, но в хорошем смысле, если это имеет смысл. Ты заставляешь меня чувствовать...
Я должна остановиться, чтобы подобрать нужное слово. Оно приходит ко мне вместе с глубоким чувством удивления.
— Ты заставляешь меня чувствовать себя живой.
В слабом свете глаза Джеймса сияют, как драгоценные камни. Его адамово яблоко колеблется, когда он глотает. Его руки, крепко прижатые ко мне, дрожат. Так же, как и его голос, когда он говорит: — Точно так же.
Три слова. Три слога. Но это передает его настоящие эмоции четче, чем если бы он продолжал и продолжал.
Я представляю себе веревку, высоко и туго натянутую над бездонной темнотой, тянущейся так далеко вдаль, что я не вижу ее конца. Воздух тихий и неподвижный, но напряженный ожиданием, как затаенное дыхание.
Единственный звук - грохот моего сердцебиения в ушах, когда я сосредоточенно смотрю на тонкий шнур, ждущий моего решения. Ожидая, развернусь ли я и сойду с высокой платформы, на которой стою, или сделаю шаг вперед и прижму его весом своей ноги.
Если я собираюсь прекратить отношения с Джеймсом, я должна остановиться сейчас. Я должна сказать ему, что это слишком много, слишком рано, слишком опасно, чтобы играть с ним. Сказать ему, чтобы он ушел.
Вместо этого я снимаю одну босую ногу с платформы безопасности, на которой стою, и выхожу на веревку.
Часть II