И освещённый десятком костров лес отозвался:
— Хххей!
Тогда Абра разлила по кружкам ещё, и стало совсем хорошо.
— А как вы думаете, — спросила я, когда тьма совсем сгустилась, а двое беспарных ребят уселись по бокам от светловолосой Марицы и принялись расплетать ей косы, каждый со своей стороны, — почему бы не сделать в Марпери горнолыжный курорт?
— А нахрена? — грубовато отозвалась Абра. — Дорогая игрушка-то!
— У нас отели без дела стоят, — горячечно возразила я. — И уже укреплён склон! Это же должно быть очень выгодно. Только представь, канатную дорогу построят! И по зиме…
И мы заспорили про лыжи, про склоны и курорты, про бизнес и большие деньги, затем про политику, экономику и волков, а после того ещё — про судьбу и космос. А когда все выдохлись и разомлели, а песни закончились, я пошевелила палкой головёшки в костре, закуталась плотнее в шерстяной платок и стала рассказывать.
— Однажды, — произнесла я, глядя в пляшущие над углями искры, и слово упало в еловые иголки булыжником, — Тощий Кияк пожелал узнать, что скрывается за горизонтом…
Тощий Кияк пошёл к колдуну, и тот сделал ему волшебное стекло, через которое он мог бы смотреть на горизонт. Тощий Кияк пошёл к лунному, и тот дал ему камешек, чтобы рисовать им в воздухе. Тощий Кияк пошёл к самому Большому Волку, и тот отобрал у него судьбу и дал другого зверя, самого выносливого коня, который скакал быстрее ветра, не касаясь земли.
Тощий Кияк шёл к горизонту много месяцев. Он сносил свои железные сапоги и выпил за время пути целое озеро. Он пробирался через колючие чащи, шагал по дну штормового моря, взобрался на гору, на которой не гнездятся птицы.
Так он и шёл к горизонту, пока не истлел и не стал песком.
А совсем поздно, когда даже звёзды на фиолетово-синем небе устали и поблекли, ко мне на бревно подсела Дарша.
— Это правда? — шёпотом спросила она и зарылась носом в основание косы, принюхалась.
Я хихикнула.
— Что именно?
— Про проклятие.
Я разулыбалась: все новенькие однажды или задавали этот вопрос, или молча признавали историю верной.
— Неправда.
Дарша прищурилась:
— Но тебе — двадцать семь?
— Ага.
— И тётка твоя — никого не встретила?
— Никого, — подтвердила я.
Тётка Сати была воробьём, и по молодости это ей, говорят, очень подходило: задиристая и бойкая, она была в каждой бочке затычка, и на танцах в Старом Бице её до сих пор вспоминали добрым словом.
— И Одинокая Ласса. Она ведь бабки твоей родная сестра?
— Сестра.
— И я слышала, что её тётей была храмовница Ки, которая…
— Которая тоже была одинокой, ага, — подтвердила я. — Но проклятия никакого нет! Нет никакого проклятия.
И, рассмеявшись, чокнулась с ней стаканами. У Дарши были большие-большие глаза, как у человека, столкнувшегося с чем-то невероятно волшебным.
— Я точно знаю, — уверенно сказала я. — Я его встречу, и он будет лучше всех.