Елизарова отвернулась.
— Новое расписание! — я взмахнул палочкой. — Налетай!
Толпа загудела. Преподы за своим столом сонно жевали. Получив от Разумовской записки, они не волновались. Они вообще с трудом соображали после двух часов сна.
— Какая неожиданность, — саркастично заметила Елизарова, — у нас сегодня только две пары: греческий и полеты на пегасах. И оба предмета Исаев и Чернорецкий не посещают. А у остальных — по четыре да по пять. Ты за дураков нас держишь, Исаев?
— Ну, хочешь, за задницу подержу, Елизарова, — серьезно ответил я, раздавая листки с расписанием.
Разогнав всех по кабинетам, я запихал бумажный хлам в сумку и, подмигнув Псарю и Прогнозу, отправился к второкурсникам, в кабинет истории чародейства, чтобы сообщить, что Квалификация переносится с июня на март. Обоссались все, включая профессора Литковскую.
Четыре часа лишнего времени предоставили нам колоссальные возможности. Играя со стрелками, Гордей заставлял колокол звонить когда ему вздумается, доводя преподавателей до истерики, а студентов — до икоты. К слову, расписание было специально составлено как попало, чтобы на один и тот же семинар ломилось сразу по три курса. При помощи домовят я перемещался с этажа на этаж, запирал двери кабинетов, а Псарь с Прогнозом, перемещаясь следом, ломились в них и слезно просили впустить внутрь.
К концу дня Виридар вспотел. По моим расчетам, деканы должны были проснуться аккурат к праздничному пиру, и исход финальной части представления — с разоблачением обмана и поиском изобретательных отморозков — оставался на их совести.
— Зачем вы это сделали, Исаев?
Я сунулся в кабинет латыни и обнаружил там Елизарову, которая легкими движениями палочки задвигала стулья. Дверь захлопнулась от сквозняка.
— Осенний Круг, — я пожал плечами. Как будто на каждый Осенний Круг обязана случаться какая-нибудь дичь.
— Верни все как было! — потребовала Елизарова, сверкнув глазами. — Вы же… вы же украли четыре часа времени! Или около того.
— О, ты все поняла. Без проблем, Елизарова, верну.
— Поняла. Я не дура, рассвет в полдень даже для декабря — перебор.
— Догадливая, — я прищелкнул языком и опустил сумку с ненужным шлаком типа липового расписания на пол. — Ты еще утром поняла, верно?
— Да. За это время можно было… боже, да за это время можно было успеть кучу всего.
Я подтянул штаны, шагнул вперед и обхватил ее за талию, прижавшись к боку. Вспомнив, что я, на самом деле, наглый придурок, прошептал на ухо:
— Может быть, я все это затеял, чтобы у нас было четыре лишних часа, а, Елизарова?
— Вранье.
— Ага. — Я тяжело вздохнул. — Давай уже… займемся сексом, Елизарова.
— Верни все на свои места, Исаев.
Я еще раз тяжко выдохнул:
— Гляди на часы, Елизарова, — и грубо обхватил ее запястье, на котором мелькнули часики.
Я бормотал контрзаклятия, за мастерское исполнение которых Селиверстов дал бы мне сотню баллов, и стрелки быстро бежали в обратную сторону, пока не замерли на семерке и двенадцати.
— Все. Можешь идти, пожрать еще раз, — нагрубил я, чувствуя себя конченным неудачником. Лузером, Псарь тысячу раз прав. Никогда в жизни я так не лажал.
Елизарова не двинулась с места. Я тоже.
— Не хочу жрать, — наконец сказала Елизарова. — Нажралась сегодня на неделю вперед.
Ну да, обед, благодаря Псарю и взбесившемуся колоколу, подали дважды.
— А чего хочешь?
Елизарова не двигалась и молчала, изучая латинский алфавит на стенке.
Я развернул ее лицом к себе. Елизарова не сопротивлялась и теперь изучала меня вместо алфавита. Как будто ей было все равно, что именно изучать.
Я, чтобы не чувствовать себя учебником, наклонился и поцеловал ее в губы. Как можно глубже. Елизарова дышала ртом. И у нее была горячая грудь. Это все, что я мог сказать в тот момент.
Я отпустил ее. Елизарова переступила с ноги на ногу и потерла глаз. Больше ничего.
Я молчал. Хотелось дебильно поржать. Необъяснимо.