— Га-авно ты, Эмиссар. Я-то забуду, — пожал плечами Гордей, поднимаясь с земли. — Но тогда давай так: чтобы и от тебя я о ней не слышал. Ты сможешь, Эмиссар, я знаю. Я ведь с придурками не дружу.
— Шелудивая скотина, — я усмехнулся, почуяв колоссальное облегчение, и протянул руку.
И тут Псарь размахнулся да так вмазал мне по морде, что искры из глаз посыпались.
— Это тебе за то, что не верил мне. Мы же клялись, забыл?
— А я думал за то, что вел себя как урод.
— И за это тоже. Все, завали. Проехали. Пора привести мой гениальный план в исполнение, а то протухнет. Я и так переносил его в себе.
— То-то от тебя так несет. Протухшим планом.
— Разумовская поди вся извелась, раздумывая, где там Эмиссар с Псарем, ее любимые студенты.
— Наша любимая преподавательница!
— Эй, Родя! Слышь, Двадцать-сантиметров, сюда иди!
Наш однокурсник-бедолага с огромным хером выполз из усадьбы и, скорее всего, надеялся проскользнуть мимо незамеченным. Но у Гордея чутье, никуда от него не деться.
— Да иди, не бойся, разговор есть.
Я втянул сопли, сплюнул, вытер кровь с губы и, поймав хитрый взгляд Псаря, навострил уши.
— Когда мы выпустимся, Виридар закроют по причине унылости, — я сунул палец в рот и потрогал шатающийся резец. — Зуб даю.
***
Губа саднила и на следующий день. Я вспомнил все целебные чары, какие знал от матери, даже заклинание избавления от сухости кожи применил, но все без толку. Псарь ехидно ухмылялся, Хьюстон едва сдерживал довольную лыбу, Прогноз… А Прогноз где-то пропадал.
— Где Леха? — спросил Рома, зевая. Мы только что выползли из спальни. По воскресеньям дрыхли до последнего, пока бока не начинали болеть. Рома взмахнул палочкой, приглаживая волосы и призывая из спальни забытые чертежи.
— На задании, — по обыкновению ответил Псарь, однако на этот раз не шутил. — Вместе с Двадцатисантиметровым. Надеюсь, они не провалят дело, работа ерундовая, даже первокурснику под силу.
— Снова попытаетесь взорвать Виридар? — Чумакова вылезла, как таракан из щели. — Не надоело?
— Как ты могла такое о нас поду-у-умать? — я привычно включил дурака, но Челси гаденько ухмыльнулась и в ответ включила язву:
— Ой, Исаев, твой пегас, никак, взбесился? Кто тебя так? Харя?
— Харе слабо, — я фыркнул. Тупое предположение, что эта сопля вообще способна драться. — Но и в том маловероятном случае, если бы он не зассал, я бы его размазал.
— А кто у нас герой?
— Герой перед тобой, — лениво буркнул Псарь, как будто делая ей одолжение. Он задержал взгляд на ее сиськах, скользнул ниже и снова вернулся к сиськам.
— Чего уставился? — Чумакова нахмурилась.
— Да так, — неопределенно хмыкнул Гордей и широко ухмыльнулся. — Можно вопрос?
— Если про размер, то нельзя.
— Пф, размер я и сам определю. Почему у тебя лифчик черный? Кофта-то белая.
Надо же, какой, оказывается, Псарь внимательный, я бы в жизни не заметил. Все новые таланты открываю в нем. Надо будет спросить, может, он и цвет трусов умеет определять?
Чумакова состроила рожу, как у Шереметьева при виде Масловой и Марковой (те были выдающимися недотепами в боевой магии), и показала Псарю средний палец.
— Может, тебе еще про трусы рассказать?