Берт представил, и ухмылку перекосило ещё сильнее. Почему Ник назвал Габриэля трубачом, не задумался. Мало ли.
*
Пустые и трусливые глаза обитателей светлого дома на окраине Гелио снились Берту пару раз, а потом сменились привычным уже огненно-крылатым кошмаром.
Старик с белыми перьями на лице дорого бы дал за такую замену, но у него тоже не было выбора.
Глава 7. Люди разные
Мы все шагаем по своим дорогам.
Но как же хочется нам, сирым и убогим,
особенно когда от боли слеп,
чтоб кто-нибудь решительный и смелый
явился бы, понятен и всеблаг,
и ввёл бы окружающий бардак
в значенья общепринятых пределов.
Паола
— Ну и папашка Сэму достался. Изверг, а не папашка.
Возмущение из Берта пёрло вполне натурально. Он и вправду был возмущён.
— Почему? — удивилась Айрин.
— Зашвырнуть сына-подростка в такую опасную кашу — это кем надо быть, а? — Берт неосторожно поёрзал на жёсткой скамье и чуть не взвыл от резкой боли в потревоженном ожоге. Обезболивающее он твёрдо решил принять только перед сном, чтобы не вызывать подозрений излишне бодрым видом.
Айрин задумалась.
— Любящим родителем, — выдала неожиданно. — Как есть, тютелька в тютельку. Представь, Берти. Тебе пятнадцать. Отец пропал без вести и точно не вернётся. Мать умерла, и ты знал, когда это случится, подслушал. Может, и не верил до конца, может, надеялся ещё на одно чудо, но где-то на подкорке теи семь лет же остались! Вот ты один как перст, тебе пятнадцать, вся эта каша из комплексов, гормонов, горя и бессилия. Да для тебя адресок Захарии Смита — это как спасательный круг, как последняя надежда…
Берт только хмыкнул и в который раз дал зарок держать при себе своё мнение по поводу мотивации человеческих поступков. Отделываться общими фразами и сочувственным взглядом. Надо родиться человеком, чтобы вот так думать. Какая же это надежда — не знать, жив ли отец, выживешь ли сам, но прыгать вслепую с обрыва, насыпав полные карманы семечек?!
А кстати, Берт так и не услышал вчера, встретились ли старший и младший Петерсоны на Паоле — провалился в жар-забытьё. Кто-то сидел рядом с ним, прикладывал ко лбу холодный компресс. Гораздо приятнее, чем голым задом в ледяной ручей. Утром от слабости Берт едва языком ворочал, но к вечеру оклемался, даже выполз во двор посидеть на лавочке с Айрин.
Айрин его сомнения не волновали, она смотрела поверх забора на заляпанный кровью заката дальний лес. Берту этот лес тоже нравился, и хорошо, что рос тот и на склоне горы, иначе ёжика бы лысого из-за забора было видно. Высокий забор.
От кого, интересно, прячемся?
— А что, хищники тут злые? — спросил, не удержался. Лучше бы про Сэма и Джозайю. Айрин-то наверняка дослушала до конца.
— Волки, — пожала плечами Айрин, явно думая о другом. — Лизка всё хочет волчонка приручить, чтоб как собачонок рос, но пока никак. Она по своему псу страх как скучает, но не вкрай же дура, чтобы в волчье логово лезть и отбирать малого у матери.
Берт не имел понятия, кто такая Лизка и насколько она дура, но машинально кивнул. В древнем хвойном лесу за озером Мичиган водились волки. И громадные чёрные медведи, и прочая живность, как хищная, так и травоядная. Тщательно контролируемое поголовье, любимцы старого Исаака. Берт гостил там дважды. Крупные бурые звери смотрели на чужака с презрительным равнодушием, милостиво позволяя наблюдать за своими играми. Они даже не пытались напасть и уж точно не боялись двуногих крылатых, отчасти покрытых перьями. А Исаака так и вовсе любили. «Как до грехопадения, приятель», — посмеивался Исаак, почёсывая глыбу лба полуседого вожака стаи. Но те волки были сытыми… А в посёлке был хлев со свиньями — ещё не очень похожими на домашних, но уже на правильном пути. Запашок, мухи, фу. Но мясо доступное и вкусное.
— За свининкой приходят? — озвучил свои мысли Берт.