– Ты что, плачешь? Блядь. Ника, не реви. Я сейчас буду. Скажи адрес.
Она мажет влагу по лицу, всхлипывает.
– Н-не надо, – звучит слишком жалко.
– Не спорь. Мы что-нибудь обязательно придумаем. Ты сможешь с ним объясниться, я устрою встречу.
Губы дрожат, её потряхивает, как при ознобе в лихорадку. Она не уверена, чего желает в самом деле. Чтобы её оставили в покое или успокоили, сжав в крепких объятиях. Лучше бы это были руки Дена.
Боже. Везде он: в голове, теле, сознании. Его так много, что даже жутко.
– Хорошо?
Она со сдавленным стоном утирает сопливый шелушащийся нос, прочищает горло и отвечает:
– Хорошо.
Никольский заезжает спустя тридцать минут, выглядит таким взмыленным, будто бросил все дела и примчался. Ей неловко от того, что он так торопился. Он видит её потрёпанный вид, ведь даже слой косметики не помог скрыть следы бессонной ночи, тон не справился с синяками.
Перед выходом она оторопела от отражения в зеркале, та девица с потухшим взором не могла быть ею, но она была. Следы от поцелуев из фиолетовых стали жёлто-коричневыми, ей захотелось замазать и их. Удержалась, отдав предпочтение водолазке с высоким горлом вместо футболки.
– Прости, – извиняется не пойми за что Макс в самом конце маршрута. Они останавливаются у высотки в двадцать этажей.
Она качает головой.
– Тебе не за что просить прощения, – кому бы не помешало, так это его брату. Чего толку лгать, простила бы, всё простила: и грубость, и новые шрамы. Они зудят, сокрытые под мышцами, сухожилиями, костями. Они в её душе.
– Я никогда бы не подумал, что он может так поступить, – голову опускает, волосы падают на зелёные глаза.
Ника кладёт ладонь ему на плечо, надеясь приободрить, хотя здесь именно ей больше всего нужна поддержка.
– Это не твоя вина, – повторяет она то же, что и себе раз за разом в безуспешных попытках перестать оправдывать действия Дена.
Макс вздыхает, с шумом выпуская изо рта воздух. Они поднимаются на двенадцатый в его квартиру. Вполне добротная студия, такая стоит целое состояние из-за местоположения.
– Чай, кофе, вино? – предлагает он, подходя к балкону.
– Я похожа на того, кто нуждается в утреннике? – беззлобно язвит она, забираясь на диван с ногами.
Он хохочет тихо, наконец, теряя озабоченный вид, плечи расправляет, вытягиваясь в росте. Становится похожим на самого себя. Такого Максима она знает, таким он ей понравился.
– Тогда это для вас, – улыбаясь, говорит он, протягивая откупоренную бутылку. – Как правильно, кстати, мадам или мадмуазель?
Теперь смешно уже ей, ведь именно по его части – разбираться в подобных вещах. Задумывается, потому что, кто знает, кто она ныне. Кольцо не покидало пальца, а в паспорте нет штампа о разводе. Юридически, получается, до сих пор мадам.
– Давай просто по имени, ладно? – хмыкает, делает большой глоток прямо из горла под улюлюканье Никольского.
– Как скажешь, – он похож на вечно неунывающего ребёнка в данный момент. Её радует, что выбралась из маминой хрущёвки, иначе так бы и продолжала жалеть себя, ощущая, как разваливается на части.
Алкоголь даёт в голову моментально, притупляя саднящее чувство в груди. Он растекается по организму анестезией, не латая, лишь закрепляя на свежих ранах бинты, которые позже обязательно слетят, ведь запаять дыру в сердце попросту невозможно.
Глава 16.2 Ника
Вино вяжет на языке, Ника глотает, не обращая внимания на то, как капля стекает по подбородку на светлую ткань одежды. Макс замечания не делает, стоит напротив, опершись о стол, болтает свой креплёный напиток в бокале. Кубики льда то и дело ударяются о стекло, издавая соответствующий звук.
Градус – прекрасный дижестив к разбитому сердцу. Лепит заплатку на ссадину, которую, правда, всё равно придётся потом отодрать, ведь утопить горе на дне бутылки – не её сокровенное желание. Но сегодня, только сегодня она позволит себе быть слабой, чтобы завтра разлепить глаза и сделать хоть что-то.
– Ты пойдёшь на праздник со мной, – она давится, едва не сплёвывая вино на обивку. – Что? Отличная идея. Он не станет выдворять тебя при гостях. Прекрасная возможность поговорить.