Вино, как ни странно, принесло облегчение. К тому моменту я чувствовала жжение во всём теле, не так, как это бывало с огненной магией сира Бриса. Меня разрывало изнутри, в ушах стоял гул от беснующейся крови. И вино несколько расслабило. Сквозь гул я услышала:
— Милашка наша горит от переизбытка чувств. Помилосердствуем, господа? — и добродушный смех стал ответом шутнику.
«Разметать бы их всех! Ударить их же магией! Призвать к рукам!» — жалобно сказало нечто в моей голове, и я послушалась. Откликом неудавшейся попытки послужил мужской смех: досталось какому-то неудачнику, решившему вложить мне в руку орган и сымитировать моё желание приласкать его. Его вопль и ругань вызвали веселье.
— Мечта милашки сбылась, искрит, как рубеин! — пошутил кто-то.
Возможно, из страха получить от меня разряд собранной магией большая часть магов потеряла ко мне интерес. Те, чей пыл не убавился, находчиво перевернули меня на живот, и наполнение магией продолжилась сзади, в этой позе я не могла никого коснуться, если бы вдруг проснулась…
Время не бежало — сочилось каплями крови из незатягивающейся раны. Истерика и ужас сменились оцепенением не только тела, но и ума. Чтобы хоть как-то закрыть сознание от происходящего, я считала сначала до ста, потом до тысячи, снова до тысячи, обещая себе каждый раз, что это граница моих страданий.
От счёта отвлёк звук колокольчика. Что он возвещал, я не знала. Или это мне уже слышалось? Он прозвенел ещё дважды, и я не поверила своим ушам — постепенно гул мужских голосов затихал. Шуршала одежда. Подходили ко мне, на прощание трогали, лизали рядом с ухом, благодаря за волшебный вечер и выражая желание снова увидеть меня здесь.
Маску с меня, по счастью, не сняли, хотя попытка была. Сброшенный мне на лицо жемчуг затёк под неё, приклеив ткань к коже. Тот, кто хотел запомнить моё лицо, быстро сдался: его усовестили, обвинив в том, будто он пытается заполучить себе лумерку с богатой фантазией.
Понемногу в помещении воцарилась тишина, где-то далеко голос смотрительницы прощался с посетителями, а потом приблизился ко мне. Меня перевернули на спину, приподняли, и в рот полилась очередная порция, на сей раз чистого вина.
— Поработала ты на славу, милашка, — одобрительно оценила моё состояние смотрительница, — аванс твой я отдала подруге, как ты и просила, но кое-кто оставил тебе сумму сверху. Я не жадная — получишь половину по праву. Держи одежду и свои цацки.
Сверху легла ткань, руки меня по-прежнему не слушались,
— Можешь пока приходить в себя… — бормочущий голос смотрительницы плавал вокруг меня, будто женщина перемещалась по комнате. Хлюпнула вода, словно в ней полоскали тряпку, затем последовало шорканье — за гостями отмывался забрызганный пол. — Скажи мне, что за странное желание напиться сон-травы? И удовольствия-то, верно, никакого. Мужчину, когда его к себе прижмёшь, слаще любить… Ну, да воля ваша, кому что охотнее…
Смотрительница, разговаривая со мной, вымыла пол. К тому времени вино подействовало, должно быть, оно нейтрализовало яд сон-травы; я смогла открыть глаза и сдвинуть руку к одежде, лежащей на мне свёртком.
— Очнулась? — заметила моё движение хозяйка притона, подошла и помогла привстать. — Давай-ка на диванчик, я его уже протёрла. Всё надо сразу отмывать, а то потом присыхает, страсть невозможная оттирать.
Женские объятия оказались неожиданно сильными, меня усадили на диванчик в обнимку с одеждой. Амулет Тибо упал по дороге, смотрительница его подняла и сунула мне в руки:
— Остальные твои цацки подруга забрала, сказала, потом отдаст. Да только что-то её не видно. Знает, что я с первыми петухами закрываюсь, поторопилась бы. Сейчас домою пол, обожди, схожу глянуть её…