Краска летела по сторонам, пачкала обои, ковры и мебель – мрачные постеры за мгновение стали цветными. Тору повалил Юру в кресло, навис сверху и, едва держась за опору одной рукой, второй выводил на его лице узоры. Поначалу Юра сопротивлялся, но после, смирившись, позволил разрисовать себя и превратить в стену для граффити.
— Этого добивался? – шутливо спросил Тору. – Нравится?
— Нисколько, – фыркнул Юра, всем видом показывая недовольство.
— Ты мог скинуть меня с себя в одно движение. Нравится, значит.
— Ты больше нравишься. Весёленький такой, цветной.
Тору застыл, вопросительно смотря на Юру. Юра, улыбнувшись, брызнул на его лицо краской, оставшейся на кисти.
— Дурак, – Тору выпрямился и отошёл на пару шагов. Юра, как ни в чем не бывало, потянулся в кресле и ощупал пальцами цветное лицо.
Сердце Тору колотилось до боли быстро. В голове всё ещё звучало холодно-сжатое «...нравишься». Не такое, как от Мисаки Рин или Киры.
— И ситуация какая-то дурацкая получилась, – добавил он, придя в себя, – фу.
— И уши у тебя покраснели, потому что я краской испачкал, да?
Тору возмущённо выдохнул. Слова спутались на языке, оставаясь внутри невнятными обрывками фраз. Юра ушёл умываться, оставив его наедине с мучительно острым мыслительным вихрем.
Тору боялся осознавать и опустошённым взглядом смотрел на перепачканные лица рок звёзд. Впервые – ему больше не было страшно признать – опустошение оставляло на душе приятную лёгкость. Мысли смешивались с доносящимся из ванной шумом воды и стекали прочь, унося с собой надежду на честность.
Тору коснулся ушей липкими от краски пальцами – он был бессовестным и безнадёжным лжецом.
Шаг тринадцатый. Упрямство
Декабрь плавно подошёл к концу. Москва заметно преобразилась: яркость опавших листьев сменилась грязно-серым покровом, хмурое дождливое небо – розоватыми снежными облаками. Унылые здания загорелись красками: цветные огни мигали перед глазами сплошным ковром, ненадолго возвращающим в наивность ушедшего детства. На улицах всё чаще играла музыка, в воздухе укреплялось предвкушение нового года, новых надежд и возможностей.
Тору подолгу рассматривал предпраздничные декорации, искал в них следы тоскливого прошлого и, не находя, делил с окружающими радость приближающихся выходных. За праздниками ждали экзамены и ещё более тяжёлый, чем текущий, семестр, но всё это было там, далеко, за гранью трогательного волшебства.
Русские люди всегда праздновали Новый год по-особенному – Тору успел привыкнуть к застольям, оливье и холодцу, но никак не мог прочувствовать в себе дух, который пропитывал декабрьскую атмосферу России.
В один из вечеров, вдохновившись нарядами улиц, Тору уверенно заявил, что им пора украшать дом. Юра кивнул, сказал что-то неопределённое и неуверенное, но найденные Тору гирлянды, мишуру и щуплую искусственную ёлку отложил в шкаф «до лучших времен». Что он подразумевал под «лучшими временами», Юра не ответил и, как выяснилось позже, всерьёз никогда не собирался заниматься такой ерундой. Ближе к концу декабря он целыми днями был занят работой и едва успевал совмещать спонтанно возникающие дела с учёбой: заказов было много, времени - становилось всё меньше. Тору не раз предлагал свою помощь, но Юра поручал ему бытовые вопросы и относился к себе всё так же безжалостно: ел один раз в день, вставал до шести утра и так часто молился, что Тору постепенно начинал узнавать обрывки священных писаний.
— Я не праздную Новый год, чего ты пристал, – выдохнул Юра, откладывая ноутбук. Ладонями он потёр покрасневшие глаза.
— Это как так, не празднуешь ?
Тору не мог поверить, что кто-то настолько русский не отмечал настолько же русский праздник.
— Ну вот так вот, не праздную, – пожал плечами Юра, – у меня вообще пост сейчас.
— Но твоя мать говорила, что планы поменялись, и её не будет почти до февраля, – напомнил он, – к февралю, обещаю, успеем и отпраздновать, и протрезветь, и снять всю эту мишуру. Ну или даже пьянеть не будем, раз пост. Президента послушаем.
— Нет, друг мой, – отшутился Юра, – я правда не хочу заниматься всем этим. Времени нет.
— А я?
— А что ты?