Тору остался один в сковавшем его отчаянии. Боль выбрала его сейчас, именно тогда, когда он успел приучить себя к новой жизни, не испещренной оставленными бычками сигарет язвами. Тору полюбил жизнь и по-настоящему захотел жить, время научило его побеждать и не бороться, созерцать мир в спокойствии и радоваться мгновениям. Почему сейчас оно забирало надежду и оставляло после себя выжженное поле, ещё пахнущее свежестью наслаждения?
Тору захотел вцепиться Юре в плечи и слёзно умолять его о безопасности. Но что мог сделать Юра? Всего лишь Юра. Совсем не всего лишь Юра. Тору нуждался в болезненной ледяной пощёчине, отрезвлении и тишине разрывающих тело теней.
Юра привычно надрывно водил по бумаге ручкой, до побеления кожи сжимал её пальцами и, казалось, вообще не смотрел в его сторону. Тору подумал, что, умри он здесь и сейчас, его обнаружат нескоро: замёрзшего, пожелтевшего человечка, лежащего на выстраданном конспекте ещё влажной от слёз щекой.
Однако вскоре Юра заговорил:
— Полегчало? – он небрежно поправил ворот халата и повернулся к замершему от неожиданности Тору.
Врать не пришлось. Юра знал больше, чем можно было подумать.
— На перерыве не уходи далеко, – попросил он и добавил, – ты же сбежать собирался.
«Собирался», – кивнул Тору. Конечно, он собирался. Стоило ли прислушаться к Юре?
Стоило. Вопрос отпал сам по себе, когда Юра в очередной раз попросил его обратиться к психиатру. Сейчас аргументы не опирались на простое «ты не справляешься, кретин», Юра последовательно объяснял, что происходит сейчас и что произойдёт дальше. У Тору не получалось спорить – спорить и не хотелось, вместо этого он слушал, прислушивался и, вопреки ожиданиям, соглашался.
Сейчас ему было легко представить свою жизнь без страха и так же легко решиться на шаги, способные привести его к спокойствию.
— А что я ему скажу? – Тору посмотрел на Юру с недоумением. На минуту ему показалось, что Юра закатил глаза.
— Как есть скажешь, – пожал плечами он.
— Я не смогу, – ответил Тору, – не так-то просто рассказать кому-то об этом. Я даже матери бы не смог.
— А мне смог, – напомнил Юра, – только что, представляешь? Ещё и с подробностями. Надо было на диктофон писать, а то ты же сейчас ещё и не поверишь.
— Это другое, – Тору натянул колпак на покрасневшие уши.
— Какое?
— Другое, – он встал с места, но Юра резко схватил его за рукав, потянув на себя.
От неожиданности Тору рухнул ему в руки и испуганно уставился на ещё более бледное лицо, обрамлённое светом лампы.
— Такое? – переспросил Юра и снял с головы Тору колпак.
Он рефлекторно прикрыл уши ладонями и смутился ещё больше, поняв, что прятаться было уже поздно: Юра смотрел с ухмылкой, и в ней Тору без прикрас видел свой окончательный и безнадёжный провал.
Записаться к частному психиатру в обход внимания матери было по-настоящему тяжёлой задачей, однако мотивация Тору была гораздо выше, чем несколько обеспокоенных взглядов и неуместных вопросов.
Поэтому, когда он посмотрел на цветную панель медицинского центра, радостно уведомившую его о записи к врачу, к горлу подкатил клокочущим ком волнения.
Т: /Я это сделал/
Решение отправить Юре сообщение было спонтанным, но единственно верным. Остаться наедине с сомнениями и страхами для Тору равнялось смерти.
Ю: /С твоими наклонностями выглядит страшно/
Т: / Чувствую, что сделал что-то неправильное/