— Кексы, — сказала она. — Ты принес мне кексы.
Я опустился на место напротив нее, как делал это каждый день на этой неделе, хотя сегодня я не мог остаться. Несмотря на это, я не мог пережить день без дозы Марго. Возможно, она все еще была немного вспыльчивой рядом со мной, но цеплялся за то, чтобы видеть ее. Я официально пристрастился к тому, чтобы заставлять ее улыбаться, и трепетному чувству, которое я ощущал, когда мне это удавалось.
Теперь я достаточно хорошо знал, что со временем она потеплеет. Каждое наше занятие начиналось именно так — с ее настороженности и сдержанности, будто она только что закончила убеждать себя, что мне нельзя доверять. Но к концу она всегда оттаивала. Иногда это происходило в процессе работы, она была полностью поглощена моим обучением, ее глаза сияли энтузиазмом, когда она подводила итог главы, а ее лицо сияло от удовольствия, когда я правильно отвечал на ключевые вопросы.
Это было восхитительно.
И потом были моменты, когда только наши разговоры снимали напряжение. Я замечал, когда она ослабляла бдительность и говорила со мной так, будто я был ее другом — не квотербеком, не другом Джоэла и не ее соседом, с которым ей необходимо быть вежливой. Она шутила и заставляла меня смеяться, когда рассказывала мне забавные истории о своих друзьях, родителях или… о чем угодно. Действительно, о чем угодно. У нее была способность делать самые обыденные истории веселыми и интересными, и, что самое приятное, она говорила искренне.
После нескольких разговоров я понял, что больше всего в этой девушке мне нравилось то, что она была искренней. Она говорила беззастенчиво и, казалось, не заботилась о том, что подумают другие.
Она была глотком свежего воздуха в моем мире, который за последние несколько лет каким-то образом стал затхлым. Может быть, потому что она перестала быть частью этого, я не знаю. Все, что я знал, это то, что ее радость при виде кексов делала меня счастливее, чем я испытывал долгое время. Это заставило меня почувствовать, что я сделал свой день более значимым, как бы нелепо это ни звучало.
Так или иначе, я собирался сказать ей, что должен вернуться, но потом она нахмурилась, глядя на коробку, и отодвинула ее в сторону.
— Что случилось? — Спросил я. — Тебе больше не нравятся кексы? Потому что я отлично помню одну двенадцатилетку, у которой случился приступ гнева, когда ее мама не принесла на вечеринку по случаю ее дня рождения правильные кексы.
Она моргнула, глядя на меня, ее губы дернулись, когда она пыталась не улыбаться. Я знал, что она тоже помнит ту вечеринку. Как я узнал? Просто знал. Кто забудет вечеринку в честь дня рождения в стиле единорогов?
— Во-первых, мне было десять, а не двенадцать, — сказала Марго. — И я определенно просила фиолетовую глазурь.
Я успел поймать ее взгляд, пока она не вздрогнула.
— Да, хорошо. Оглядываясь назад, возможно, это был не лучший мой момент.
Я многозначительно посмотрел на кексы.
— Отсутствие фиолетовой глазури оттолкнуло тебя? Должен ли я вернуться и взять другой?
Она ухмыльнулась так внезапно, что у меня перехватило дыхание. Как никто не замечал, что она чертовски красива, было выше моего понимания.
— Нет, — сказала она, смеясь. — Это идеально. Мои вкусы перешли от фиолетовой глазури к шоколаду.
— О, — сказал я с притворной серьезностью. — Вижу, сейчас у тебя в довольно изысканный вкус.
От ее смеха мне захотелось сделать что-нибудь глупое, например, вскинуть кулак в воздух. Вместо этого я засунул руки в карманы толстовки.
— Так что я, э-э… мне, наверное, нужно пойти в раздевалку.
Она кивнула.
— Удачи сегодня.
Я открыл рот и сразу закрыл его, по глупости не зная, что сказать. Почему-то я не мог заставить себя просто уйти.
— Я хочу, чтобы ты пришла.
Она резко вскинула голову.
— Я буду там, просто буду сидеть, когда оркестр выйдет на поле, — сказала Марго.
Я знал это. Я наблюдал за ней во время игры на прошлой неделе. Она пришла в своей оркестровой форме и сидела там, как солдат, пока отбывала свой условный приговор, что, судя по всему, в мире оркестра означало отсиживаться во время выступления.
— Все же, это отстойно.
Красноречивый — это про меня. Но я надеялся, она поняла, что я имею в виду. Отстойно, что она расплачивалась за чью-то идиотскую шутку. Отстойно, что она не могла делать то, что у нее получалось лучше всего на поле.
Она поджала губы и сделала смешное лицо, и я знал, что ей так же неловко из-за того, к чему все идет. С самого первого дня репетиторства в начале этой недели мы успешно избегали разговоров о Джоэле, фотографии и последующей за этим войне хэштегов.
Я начал отступать.
— Я рад, что ты будешь на игре, даже если тебе не удастся выступить.