— Да полно тебе кривляться, чай не девочка. Я тебе нравлюсь, чувствую же. Не нравился бы — не трогала бы так нежно.
Марика, обнаружившая вдруг, что нежно оглаживает живот и бедра невыносимого этого мужчины, резко отдернула руку и залилась краской. Прав он: нравился и очень. Было на что посмотреть, было что потрогать. Вот только… не дело это.
— Много о себе возомнил ты, Олег, — сухо сказала, поднимаясь. — Раз уж поспать не дал, наточи хоть нож мне. Все руки не доходят.
— Так нравлюсь? — не отставал наглец, хватая за рукав и к себе снова притягивая. — Ну признайся, ведьма. Скажи правду.
— Да нравишься, нравишься, — фыркнула женщина как лисица. — Толку с того? Вместе нам не быть, а я в детские эти игры давно не играю.
— Зря. Ни одна девица еще не жаловалась, все довольные оставались. Так почему бы тебе не позволить мне… сделать приятно обоим?
— Ох и баламошка ты, княжич, — засмеялась снова Марика. — Вставай уже, охальник. Дам тебе нож и точильный камень.
Вот ведь обаятельный змей! Вроде гадостей наговорил ей, а Марике смешно. И… не отказалась бы от ласки мужской, верно он угадал. Никогда не отказывалась, охоча до этого дела была. И замужем ей нравилось очень, жаль, недолго счастье длилось. Ничего не скажешь, мужчина под боком навевал на грешные мысли. Только не стоит забывать про проклятье старого волхва. Вот теперь-то она и ощутила его в полной мере.
Злясь на себя, на Ольга, на Зимогора, она бросила на стол чугунок и проворчала:
— Ишь, гость дорогой, сразу видно, что княжеских кровей. Вон, похлебку долакал, а посуду мыть челядь будет.
Знала, что не права, что он с повязкой на лице и ослабший после ран и не смог бы, да и не должен, хозяйская это обязанность, но все равно высказала.
— Грязной работы я не чураюсь, — лениво, медленно отозвался мор. — Покажи, где мыть, вымою. И вообще, говори, чем помочь, не стесняйся. Нож наточу и другое сделаю, все, что скажешь, хозяйка.