Люди-картинки мелькали перед глазами, как страницы комиксов. Вот какой-то чёрный вцепился в патлы разукрашенной девке с нашивкой вермахта на рукаве, а вон другая девка, с розовыми волосами, отобрала у стариков плакат с портретом маршала Петэна и топтала его ногами, приговаривая: "Де Голль воевал не за вас, сраные уроды!". Я продолжала озираться, бредя наугад: лодочки оставались целы, но ноги — уже нет. Оттоптанные, гудящие, исцарапанные (чулок я не надела на свою беду — повелась на по-летнему погожий день), они едва меня несли. Силы были на исходе, а перспектива угодить под шальную пулю или горячую руку любого из резвящихся неподалёку молодчиков — слишком неиллюзорной. Я бы так и брела сомнамбулой, в полусне-полубреду, цепляясь за реальность остатками воли, если бы не очередная картинка из комикса: бледноликий громила средних лет с рыжей бородой и эмблемой "Национального объединения" Ле Пен на футболке замахивался древком отнятого у кого-то транспаранта на другого парня — почти такого же громилистого, но куда более загорелого. Целился не плашмя, а обломанным острым наконечником — прямо в лицо, как дорисовал мой намётанный на инженерских чертежах глаз. Парень, явно не ожидавший нападения, замер в растерянности, а громила заорал: "Смерть приезжим! Франция для французов!".
В детстве я хотела заниматься карате, но отец не разрешил — не женское это дело, кулаками махать. Мама, тогда ещё живая, втихаря отдала меня на вольную борьбу: среди всех секций единоборств в этой единственной у отца знакомых не было, и нам удавалось какое-то время держать мои занятия в тайне. Однако отцу всё же кто-то настучал, маме, как всегда, сильно досталось, а я распрощалась с единоборствами навсегда. Иногда по ночам мне снится проход в ноги. Будто я — это бык, мои руки — рога, а тело — машина для убийств. Согнувшись под прямым углом, я мчу на невидимого противника, видя лишь его ноги, туго затянутые в трико матадора. Поддев руками-рогами, отправляю человека на песок. Он падает на спину, хрустит его позвоночник, и я просыпаюсь. В тот погожий октябрьский день я пережила этот сон наяву. Взяв сумку в зубы, подтянула узкую юбку повыше, чтоб не мешала разбегаться, приняла исходную стойку и, разогнавшись с хорошего толчка, ринулась прямо на громилу. Он, дуралей, меня даже не заметил, с высоты своего роста-то. Очухался, лишь оказавшись на земле. Хруста позвонков я не услышала, но ощущение, как подо мной оседала туша в два раза тяжелее, запомнила навсегда. Я схватила его под коленями и протаранила до ближайшего бордюра, где он наконец спотыкнулся и рухнул, а я, восторжествовав, села рядом, вынула сумку из зубов и смачно сплюнула.
— Merde! — заорал рыжий тип.
В следующий момент меня взяли за руку, подняли с земли и потащили прочь.
С моим спутником мы бежали сквозь толпу, пока не оказались на относительно безлюдном тротуаре. Всюду сновали полицейские — они отлавливали всех, кто попадался им на глаза, и заталкивали в грузовики. Точечные схватки в рукопашную продолжались то там, то здесь. Мы просто бежали, не видя пути. Вдруг прямо перед нашими носами отворилась дверь — я машинально задрала голову и прочла надпись над входом: "Кебаб. Халяль". Уже через секунду дверь захлопнулась за нашими спинами.
— Каролина… — Он запыхался не хуже моего, но вместо того, чтобы отдышаться, прижал меня к стене и тут же приступил к допросу: — Что ты здесь делаешь? Ты с ума сошла? Зачем подвергаешь себя такой опасности? А если бы…
А если бы не я, ты бы уже валялся там, приезжий, с пробитым черепом и настолько обезображенной мордахой, что тебя бы даже родная (прости господи) жена не опознала. Подумала я, но не сказала вслух.
— Я вообще-то в отпуске. Могу себе позволить. Не моя вина, что революции во Франции — это как Путин в России. Неизменная константа. А вот что насчёт тебя, Олежка? — Я насмешливо кивнула на его рубашку с эмблемой Международного евразийского движения за традиционные ценности. Он попытался прикрыть её ладонью — этот жест только развеселил меня.
— Я здесь представляю компанию тестя. Ты же знаешь — у нас везде партнёры. Отрабатываю свою жизнь и зарплату в указанном режиме. Бремя белого человека, всё такое…
— Ага, видела я это бремя. Вот только что. Кстати, как насчёт арабов? У вас же с ними тесные связи? Там и с традиционной семьёй, и с бременем белого человека всё в порядке, не так ли? Праваки такие праваки, всё никак не определятся с понятиями.
Как и ты, Олежка. Всё никак не определишься. Подумала я, но не сказала, потихоньку входя в раж. Ох, уж эти борцуны за старый мир. Где деньги, там и убеждения. Тьфу! И вдруг поймала себя на мысли, что и сама такая. Должна бы быть — полагается по статусу. Но… Чёрт, что со мной не так?
— Давай не будем об этом. Ты же знаешь — политику компании решаю не я…
Неудобный разговор прервал старый араб в галабее:
— Кебаб заказывать будете?
— Будем! — ответили мы хором. — И выпить бы чего… — добавила я, в миг осознав себя голодной и вымотанной на износ.
— Извините, мадам, халяль. Алкохоль-фри. Но есть холодный марокканский чай с мятой или чёрным тмином.