И не придумала ничего лучшего, как провести вторую половину дня после закрытия выставки в парке Феррари. На аттракционах. Одна. Отец не обрадовался — ведь из всех мест, доступных нам в этой стране, я выбрала то, куда он, старый сердечник, ни за какие коврижки бы не сунулся. Обманом и хитростью я выторговала себе благословенный вечер свободы.
Естественно, на американские горки я не полезла. Экстрима мне хватало и в реальной жизни, зачем пичкать себя суррогатом? (На самом деле, я просто побоялась). Побродив по громадной территории, заглянув во все крытые и открытые павильоны и нехило устав, даже несмотря на удобные кроссовки, я засела в симпатичном немноголюдном кафе-мороженом, где ничто не мешало мне насладиться тихой нейтральной музычкой, двойной порцией фисташкового пломбира и большим бокалом нежнейшего молочного коктейля с шоколадной крошкой. Хвала небесам, я не страдаю непереносимостью лактозы! День клонился к вечеру, шёл седьмой час, и над парком сгущались сумерки — короткие, нет, скорее стремительные аравийские сумерки, что за считанные минуты перерастают в ночь чёрную, как сама мгла. Буквально только что меня слепило косое предзакатное солнце, и вот я уже окончательно ослепла, обнаружив над собой безупречное тёмное небо, почти никогда не омрачаемое и облачком — лишь россыпью крупных звёзд в компании тонкого, искусно вырезанного полумесяца, обратившегося обоими зубчиками к тому, кто выше неба. До закрытия парка ещё было далеко — Эмираты живут по ночам куда активнее, чем Москва, а на один месяц в году и вовсе переходят на ночной образ жизни — и возвращаться в вылизанный хайятовскими стандартами Андаз не хотелось, не хотелось встречаться с отцом и паковать чемодан. Хотелось глотнуть ещё немного свободы, пусть даже без американских горок. Побродив по сумеречным просторам переливающегося всеми оттенками неона парка, я набрела на зеркальный лабиринт.
Признаюсь, раньше мне бывать в таких не доводилось. Зато я могу сходу припомнить как минимум пяток ужастиков, в которых злобные маньяки загоняли своих жертв именно в такие ловушки. То ли страсть к неизведанному, то ли подспудное желание поставить жизнь на кон заставило меня переступить порог аттракциона. Контролёрша-филиппинка пробила мой пасс и, пожелав приятного времяпрепровождения, вернулась к ковырянию в телефоне. В шатре, выделенном под старомодное развлечение, я оказалась единственной посетительницей.
Я бродила там, в зеркалах, не находя выхода — плутала в плену иллюзий, раз от разу рисующих мне мираж в виде выхода, что при приближении оборачивался лишь моим отражением. Поначалу это пугало, потом стало забавлять. Вскоре наскучило. Я завертела головой в поисках указателей — ну должны же где-то быть стрелочки, указывающие направление к выходу? Я таких не нашла. Уже изрядно занервничав, принялась беспорядочно метаться по открывающимся передо мной путям — все они оказывались тупиками. Наконец, отчаявшись, я решилась подать голос. Пусть филиппинка со входа и посмеялась бы потом надо мной — ключевое слово "потом", ведь сперва она должна была меня вытащить. Но на мой глас явилась вовсе не филиппинка… Завернув за очередной поворот, вместо своего лица в зеркале, привычного и потерянного, я увидела чужое…
Из переломанных гранями зеркал на меня смотрел Олег. Он был так призрачен, что я списала всё на игры фантазии — протянула руку, дабы прикоснуться к иллюзии, и коснулась стекла. Лицо Олега оставалось отпечатанным на нём, как видение из параллельных миров. Отвернувшись, я рванула прочь, бегущая в лабиринте напуганная дурочка. И чуть было не расквасила нос об очередную стену из непрозрачного стекла. На ней тоже был Олег. В полный рост он, как голограмма, стоял передо мной и выглядел удивлённым. Я зажмурилась. И услышала: "Каролина, это ты?".
Этот голос я помнила. Если зеркала и способны порождать оптические иллюзии, то звуковые, кроме эха, вряд ли. Открыв глаза, я начала погоню. Я следовала за его голосом, он — за моим, и мы всё никак не могли встретиться. То удаляясь, то вновь сближаясь, мы продолжали обитать в параллельных мирах, зная о существовании друг друга только благодаря иллюзорным проекциям на стекле и отзвукам наших голосов. В "Призраке Оперы", любимой книжке моего детства, сам призрак начинал свою карьеру зловещего иллюзиониста именно с построения зеркальных лабиринтов для персидской принцессы (знаю-знаю, в мюзикле такого не было, потому я и не люблю мюзиклы — за обрывчатость повествования). Было несложно представить себя той самой принцессой, особенно здесь, в прибрежных песках Персидского залива, но кем же тогда был злой гений, воздвигший все эти стеклянные стены и заманивший меня в их плен? Меня, нас… Потерявшись в мыслях, я не заметила, как нашла себя в объятиях — тёплых, знакомых и настоящих. Намотав по лабиринту не одну милю, мы наконец встретились. Я хотела бы что-то сказать, но забыла все слова — тут же мой рот оказался запечатан терпким жадным поцелуем.
— Я думал, что не увижу тебя больше… — Он шептал мне прямо в губы, крадя последний воздух.
— Ты… ты следил за мной?
— Нет. Хотел бы, но не мог. За мной самим следят.
— Следят? Кто?
Ответ пришёл незамедлительно — звуком битого стекла и скрежетом осколков по каменному полу.
— Ах ты…
Мы обернулись на голос и увидели зеркальную стену, посередине осыпавшуюся звенящими кусочками. Из зазора на нас смотрело перекошенное истинной яростью, помноженной на оптическую иллюзию, лицо Марии. Её губы, накрашенные ярко и неаккуратно, словно были искусаны в кровь. Втемяшившись в рукотворный зазор, она водила глазками по сторонам, оценивая достижимость своих жертв. Безумие на её лице выбивало почву из-под ног — вспомнилась знаменитая сцена из "Сияния".
— Маша, не глупи… Положи это.
Только сейчас я заметила в её руке здоровенный осколок зеркала — она сжимала его со всей дури, отчего её ладонь окропилась алым. Внезапно объятия вокруг меня разомкнулись. Потом был скрип, свист рассечённого воздуха от пронёсшегося в миллиметре от моего лица стеклянного острия, падение на пол и жуткие крики.