— Разные, — признала она, — но лишь один я выбрала.
«Выбрала». Теперь он кое-что понял. Почему он сверху? Он взял её под спину и перевернул их так, что сверху оказалась она. Если она этого хочет, то пусть покажет, чего именно. Больше он у неё этого не заберёт.
Она ахнула, а затем поднялась и села прямо, роняя одеяло. В тусклом свете её нагое тело было прекрасно, и он дал волю своим глазам. Приоткрыв рот, он блуждал по ней взглядом, запечатлевая в памяти ладные изгибы, и почувствовал, как шарят по его груди руки, как тянут они за тунику, силясь задрать повыше. Он чуть приподнялся и позволил ей стянуть с себя одежду. Галадриэль уронила её, обхватила его лицо и притянула для поцелуя, устраиваясь на нём сверху в позе наездницы.
Где-то там, за пеленой нежных поцелуев, он ощутил, как руки оставили его лицо и опустились к штанам, принялись расстёгивать и стаскивать их по бёдрам. Вот она вернулась к нему на колени, обхватила ладонью его мужское естество и стала ласкать. Между поцелуями из его горла вырвался придушенный стон, а когда она приподнялась, пристроилась и опустилась, он рвано выдохнул ей в губы. Она была всё такой же влажной, очень-очень тёплой, и, когда качнулась бёдрами к нему, он вскинул обе руки ей на спину и прижал ближе к себе.
Она скакала на нём до тех пор, пока оба они не вспотели, тяжело дыша, задыхаясь между поцелуями. Скакала, пока не содрогнулась от разрядки не один-два раза, а многократно, и их тела скользили друг о друга от каждого блаженного освобождения, что она на нём испытала. Сам он кончил лишь после того, как она повалила его плашмя на кровать и, упираясь в его грудь, двигалась вверх и вниз почти грубо, стоная всё это время.
Галадриэль насаживалась на него до упора и выжимала досуха, будто хотела, жаждала его всего до последней капли — и пик от её ласк был таким пронзительным, что у него потемнело в глазах, пока он трепетал под ней.
Он обхватил её руками, притянул к себе вплотную, повернулся с нею на бок и обнимал так всю ночь. Его рука погладила её лицо да так и осталась там. Пытливо глядя ей в глаза, он размышлял. Какой вред в правде, когда они и так уже прошли через худшее? А может, худшее ждало их впереди? Им нечем было утешиться — только друг другом. Почему бы не признаться? Она была для него всем.
— Я тебя люблю, — сказал он в темноте.
Её глаза засияли, но на этот раз, он понял, это был не просто отблеск света. Она подалась вперёд, запечатлела на его губах мягкий поцелуй, погладила по щеке.
— Я тоже тебя люблю, — тихо призналась она в ответ и прижалась крепче.
Так они и уснули в объятиях друг друга, в покое, наперекор невзгодам и жестокости мира вне этой комнаты.
*
Моргот вынудил их сделать то, что они сделали, — пусть. Они не могли этого изменить. Но каким-то неизъясним образом у них получилось всё исправить, пустить в нужное русло, создать собственную канву их отношений. Здесь, в безопасности его покоев, они могли быть самими собой и наслаждаться спокойствием, счастьем и удовольствиями, но за пределами комнаты для остальных им приходилось притворяться хозяином и рабыней. Галадриэль не гнушалась надевать ожерелье с цепью, ибо Морготу нравилось видеть его на её шее, и долгое время он их не трогал.
Однажды Саурон завёл об этом разговор.
— Если он прикажет повторить, нам надо знать заранее, как себя обезопасить.
Галадриэль помолчала, затем их взгляды встретились.
— Думаешь, он потребует этого ещё раз?
— Да, — ответил он, — хотя бы и из жестокости. Надо быть готовыми, Галадриэль.
Долгое время она хранила молчание, затем поднялась и подошла. Села к нему на колени, обняла за шею и наклонилась к уху.
— Тогда, если это случится, можешь дарить мне удовольствие так, как сочтёшь нужным, — прошептала она, — а я притворюсь, что мне неприятно. Буду вырываться. Буду кричать. Но хочу, чтобы ты помнил: это будет не всерьёз. И неважно, как яростно я буду сопротивляться, — ни в коем случае не останавливайся.