Шея была почти чистой, а я взяла новый платочек, осторожно положив его на мощную, вздымающуюся грудь. От прикосновения к его груди, я разучилась дышать. Сердце забилось так, что задрожали пальцы. Я осторожно, постоянно поглядывая на спящего, вела рукой по его груди и чувствовала, как краснею до кончиков ушей. Это было какое–то невероятное наслаждение, от которого внизу живота что–то теплело и порхало.
Никогда не думала, что обычное прикосновение будет вызвать у меня такое волнение и такое смущение.
— У нас тут забастовка рабочих сопельной мануфактуры! Говорят, что носы уже стерли! — заметил Вольпентингер. — А ну, пошли, родимые! План, перевыполнение плана! Даешь ведро соплей за пятидневку!
Закусив губу, я провела по груди еще раз, как вдруг увидела, что пятно ползет вниз в штаны, перетянутые красивым ремнем.
Я осторожно, краснея от каждого движения, вытирала плоский живот, чувствуя пальцами твердые мышцы. В тот момент, когда нужно было вытирать вокруг пряжки, я смущенно закусывала губу и отводила взгляд.
— А можно я там вытирать не буду? — спросила я, глядя на Вольпентингера.
— Ну да, проснется мужик, приспичит ему, а там баклажан! Вот радости–то! — усмехнулся рогатый кролик. — А потом скажет, что у жены ночевал! И будет он ходить со своим баклажаном!
Я засомневалась, слыша, как под рукой сморкаются гномы.
— Так, дети и несовращенолетние есть? — спросил Вольпентингер, поглядывая на призрака. — Я к кому обращаюсь, а?
— Мне уже сто лет как восемь! — произнесла призрак, слегка обидевшись. — Это считается?
— Эм… Да, считается! Поэтому отвернулась и не смотришь! — заметил рогатый кролик.
Осторожно, боясь побеспокоить спящего, я стала расстегивать ремень. Пряжка звякнула, ремень расползся по сторонам. Я снова замерла в нерешительности, закусив губу. Золотые пуговицы заставляли меня дышать с утроенной силой.
— Хфру–у–у! — трубно высморкался гном, а я зажмурилась, расстегивая пуговичку.
— Нет, я представляю его лицо, когда он узнает, что его пометил гном. А потом узнает, что конкретно пометил гном, как свою собственность. Сомневаюсь, что он будет спрашивать у гнома разрешения ею воспользоваться! — ехидно заметил Вольпентингер, когда я принялась за вторую пуговицу.
Три пуговки было расстегнуто, а я отвернулась и поднесла платок, пытаясь не глядя вытереть там все.
— Левее! Правее! — командовал Вольпен, а я была ему очень благодарна.
Как вдруг я услышала странный звук. Вольпен молниеносно спрыгнул, гномы скатились с кровати вниз и гномьей многоножкой побежали под кровать.
— Мадам, — послышался чуть хрипловатый заспанный голос. Я попыталась отдернуть руку, но кружево рукава зацепилось за пуговицу. — Я так понимаю, вы проводите ревизию?
— Эф… Эм… Оф… — растерялась я, чувствуя, как жар приливает к щекам удушающей волной.
— Или вы решили проверить, умер я или нет? — спросил муж, пока я отчаянно пыталась порвать кружево. Но платье было очень добротным, и кружево не отпускало.
— Это не то, что вы подумали, — пролепетала я, глядя на платочек в своей руке.
— Мадам, только не говорите, что там все плохо, и вы пытались привести его в чувство цветочной эссенцией для обморочных дам, а теперь утираете ему слезы платочком, чтобы он не расстраивался? — усмехнулся инквизитор, пока я сгорала от стыда.
— Мне… мне … тетя говорила, что… — задохнулась я. — Чтобы я перед тем как… эм… с мужем… Протерла его цветочной водой и платочком! А то мало ли, где он был до меня!
— До вас он был на работе. , — с мрачным сарказмом заметил муж, глядя на меня странным взглядом. — Кстати, как успехи? Я могу им воспользоваться? Или пока рано?
Эти слова вогнали меня в такую краску, что воздуха не хватило.
— Все, я закончила, — произнесла я, осторожно пряча платок. Я уже встала, нервно сжимая собственные пальцы. Мне казалось, что от моего стыда сейчас воспламенятся занавески и начнется пожар.
— А чему еще учила вас ваша тетушка? — мрачно спросил муж, на которого я старалась не смотреть. — Погодите, откуда здесь столько платков?
— Эм… — начала я, бросаясь к кровати и сгребая платки. — Просто… просто я плакала!
— Мадам, — заметил муж, а его красивая бровь приподнялась. — Вы расстегнули мне штаны и плакали?
— Да. Просто мне вдруг… эм… стало грустно! — ответила я, чувствуя, что мне не хватает воздуха. Уши не горели, нет! Они просто полыхали огнем. Мне казалось, что я никогда не забуду этот позор.