— Знаешь, — произнес рогатый кролик, почесывая рога о кровать. — А она точно умерла?
— В смысле? — спросила я, собирая платочки с пола.
— В прямом. Это похоже на проклятие. И девочка на самом деле … жива, — заметил Вольпентингер. — Я просто у предыдущего хозяина много читал, и вот наткнулся на историю одной девушки в башне. И она тоже была призраком. И когда ее пришли изгонять, то нужно было узнать ее имя… А она его не помнит. Обычно призраки помнят имена… Говорят, что если узнать ее имя, то есть шанс снять проклятие. Но я был ей пока не говорил. Потому что не уверен, что это проклятие.
— Ну на портретах должны были остаться имена? — спросила я, вспоминая портрет внизу. Кажется, там была изображена она на руках у женщины.
Я никогда не всматривалась в семейные портреты, но тайна щекотала изнутри. Поэтому я бросилась вниз по лестнице, добежала до портрета, стерла пыль с таблички и…
— Имен нет, — прошептала я, глядя на семейный портрет.
— Кто–то стер имена? — спросил кролик, подозрительно щурясь. Гномы уже запевали песню про горняка, который нашел самородок и огреб за это мотыгой.
Я хотела подняться вверх, как вдруг в дверь постучали.
— Ой, — сжалась я, глядя на зашторенные окна. — Нужно успокоить гномов!
Я бросилась на кухню. На этот раз гномы варили старые ботинки и морщились от запаха. Деревянные кружки наполнялись варевом, а они уже спорили, кто какой самоцвет находил в жизни. Один из них запел фальшиво и отвратно про мужское одиночество, про то, что его кирку да не в чьи самоцветы не вонзить, про гномиху, красоты неописуемой. Такой, что ее борода прикрывала ее грудь и ниже.
— Тише! — прошептала я, заглядывая в дверь. — Там кто–то пришел!
Гномы тут же притихли, чокнувшись деревянными кружками. Часть варева из кружек вылилась на пол и прожгла старенький коврик.
Я уже мчалась вниз, слыша, как в дверь стучат еще настойчивей.
— Кто там? — спросила я, открывая двери. На пороге стоял муж. Неподалеку, возле кареты, инквизиция грузила огромную клетку. Но из–за мужа было плохо видно, кого там грузят. Клетка светилась, но никак не могла поместиться в карету.
— Снова вы? — удивленно спросила я, а взгляд впивался в клетку.
— Да, меня приманило ваше чудесное пение, — заметил муж. — Не думал, что у вас такой мощный баритон.
Какое пение? А! Это же гномы!
— Ах, вы просто меня не знаете. У меня много талантов, — улыбнулась я, как можно более легкомысленно. — Я всегда пою, когда убираю!
— Простите, когда вы убираете трупы, оставшиеся после вашего сладкогоголосого пения? — спросил муж, норовя пройти внутрь. Но я встала у него на пути. Кажется, на этот раз гномы спалились окончательно!
— А чем это пахнет? — спросил муж, подозрительно принюхиваясь. Запах гномьей браги был настолько силен, что провонял весь дом.
— А, это я готовлю, — заметила я, стараясь улыбаться и не пропуская мужа внутрь. Пришлось расставить руки и вцепиться в дверной косяк. — Я всегда пою, когда готовлю!
— Я вы своей чудесной песней готовите людей к худшим временам, — вежливо произнес муж, пытаясь войти внутрь. Моя рука немного съехала по дверному косяку.
— Трепыхаются! — послышался крик инквизиторов. Клетка ходила ходуном, но из–за мужа и кареты видно было плохо, кто в ней. — Надо бы их чем–нибудь накрыть… Чтобы успокоились!
Кто же в клетке?
— А кто там? — спросила я, видя, как муж с подозрением смотрит внутрь.
— Мы еще не договорили про ваш чудесный голосок, а тут же новые вопросы. Извините, моя вежливость не успевает. Она сейчас может немного запаздывать, — с вежливой угрозой заметил муж, решительно собираясь пройти внутрь.
— Может, вам спеть? — спросила я, видя, как муж заинтересованно посмотрел на меня.
Я прокашлялась, понизила голос, как это делала в детстве, чтобы дядя и тетя улыбнулись и…
— В старой шахте пахнет хвойной тишиной! — басом спела я, а муж посмотрел на меня с недоверием. — Бьет киркой шахтер упрямый молодой…
Клетка чуть не выпала из рук инквизиторов, а они уставились на меня. Гномы будут мне должны!
— Скажите, мадам, — прищурился муж. — А почему именно про рудники?
— А вы когда–нибудь пробовали отковырять накипь от чайника? — спросила я, прищурившись.