***
Гермиона умирала. Она знала об этом уже несколько недель, но мальчики выяснили лишь в прошлый понедельник. Сама виновата. Надо было тщательнее прятать бордовые бутоны роз, выпадающие из её рта после мучительных, раздирающих лёгкие приступов кашля. Сначала она спихивала всё на простуду, после – на бронхит. Попыталась убедить друзей в непонятно откуда взявшейся на седьмом году их дружбы аллергии.
– Ноябрь, Герми, на что у тебя может быть аллергия? – Гарри хмурился. Вид подруги ему совсем не нравился. Кожа её стала бледной, отдавала синевой. Глаза впали, потеряли свой цвет, затемнённые фиолетовыми кругами под ними. Руки дрожали, она вечно куталась в огромные свитера. Носила с собой целые пачки бумажных платочков. Кашляла в них так страшно, что профессора умоляли её сходить к целительнице, а не разносить заразу, но гриффиндорка раз за разом убеждала всех в том, что ничего страшного не происходит.
– Не знаю, Гарри, иногда она появляется просто так… – Очередной спазм помешал ей выдать ещё одну нелепость. Отвернулась, достала платочек, слишком тонкий для того обилия лепестков, что выхаркивало измученное тело вместе с кровью. В этот раз были не лепестки. Целый бутон. Горло будто рвал своими когтями медведь гризли, и Грейнджер поняла, что её розы обросли шипами.
– Что там у тебя, – она не услышала его шагов, поглощённая собственной болью. Слабые пальцы не смогли сжаться в кулак, пряча цветок. Её рот – кровавое месиво. Она сама не человек больше, а горстка кое-как скреплённых скотчем конечностей и внутренних органов, ничего кроме бесконечных страданий не испытывающая. – Какого чёрта? Что это такое? Блять, Герми, что это? – Он отшатнулся, а она улыбнулась. Это случайно вышло: просто представила, какой её сейчас видит лучший друг, и это показалось комичным. Он не испугался Волан-де-Морта, но несколько капель крови из тела подружки, да цветок, означающий вечную страстную любовь, – и храбрый спаситель мира уже трясётся от страха.
Рон прибежал на крик, и на удивление быстро всё понял – миссис Уизли была любительницей красивых, но трагичных историй любви, в коих ханахаки было не такой уж редкой преградой для двух сердец. Он тогда плакал – бедный её Рон. Ничего у них не сложилось, да и не могло, если честно. Он был хорошим. Лучшим человеком в её жизни, вместе с Гарри, конечно. Просто она была больна. Ещё с первого курса, видимо, когда безразличие мальчика с белыми волосами заставляло сердце болеть. А потом его «грязнокровка», и тысяча других оскорблений.
– Почему именно он, Гермиона? – девушка задавала себе этот вопрос много раз, но так и не нашла ответ. Просто вот такая она дефектная. Не способна на нормальные, человеческие чувства. Не способна была с Виктором и с Роном тоже. Она сумасшедшая, она мазохистка. Она столько раз первая высказывала оскорбления, лишь бы заглянуть в серебристые глаза, услышать его голос, лишь бы знать, что хотя бы в эти моменты он о ней, влюблённой дуре, думает.
– Он хороший, Гарри, – это не ложь. Приукрашенная правда. Будто бы кусок чёрствого хлеба залили шоколадной глазурью, сливками и клубничным джемом, а потом украсили мастикой и конфетти. Вкусно? Грейнджер не знала. Она так и не попробовала своё лакомство на вкус.
***
– Зачем? – Длинными фразами девушка говорить не могла. Всю злость от своего унижения уложила во взгляд. Но Поттер был рад и этому. Видеть хоть что-то кроме смирения и боли в ранее полных жизни и смеха глазах подруги было почти подарком.
– А что мне было делать, скажи? Смотреть, как ты задыхаешься, давишься собственной кровью, а потом похоронить тебя в Запретном Лесу и ждать, пока из земли вырастут любимые цветы гадёныша? Это ты мне предлагаешь? Нет, спасибо, я должен попробовать всё.