*
Уже который вечер Северус устремлялся в свое жилище, в свой дом. Когда-то бывший лишь логовом одинокого зверя. Временным пристанищем между вечным противостоянием. Противостоянием судьбе, себе, ненавистному Хозяину. Местом, где он смирял себя, где он на миг обнажал душу, чтобы дать ей отдых, дать возможность сбросить тот тяжкий груз, налипающий на нее под бременем долга, службы. А сейчас у Них будто появилась тайна. Одна на двоих, которая сближала эти два одиночества точно магнит. Они словно таили ее друг от друга в душе боясь, что, озвучив ее, она перестанет связывать Их своими невидимыми нитями. За последние несколько месяцев, пытаясь отстраниться от Натали, он понял, что такое желанное для него одиночество не принесло с собой вожделенного покоя, а только пустоту, что тянула из него последние силы, наполняя жутковатым чувством потери. Нат словно заразила его каким-то вирусом. Ему стало мало тех желаний, которыми он жил раньше, словно искусив его однажды, она заставила его задуматься. Задуматься о многом, что до ее такого вероломного вторжения в его аскетичную жизнь не волновало его, оказавшуюся такой жадной до теплоты и нежности, душу.
Он под любым предлогом стремился домой. Пустота его жилища сейчас была особенно невыносима. Он ждал ее. Врал себе, смотрел на часы загоняя сердце до болезненной пульсации. Его пальцы ныли от желания дотронуться до кончиков ее волос, которые каждую ночь были небрежно раскиданы по подушке. Подушке, что негласно была Ее. Северус не смел спать на ней, словно боялся перебить ее аромат. Лишь ложась в свою одинокую постель, он брал ее и поднося к лицу, с вожделением вдыхал этот сводящий его с ума запах. Словно давал себе передышку в этом томительном ожидании. Ожидании ее прихода. Он много раз старался не уснуть, чтобы увидеть этот миг. Миг, когда она низвергает одиночество его спальни, наполняя собой. Наполняя Ими. Но каждый раз он проваливался в какое-то непонятное забытье, словно Нат не хотела, чтобы он видел ее, словно она так же, как он боялась разоблачения.
Северус понимал, что вся эта болезненность — это его ущемленное самолюбие. Попытка, несмотря ни на что, противостоять этой неизвестной доселе болезни. Вместо того, чтобы понять, что он любит ее, Северус сопротивлялся, боролся, брыкался. Не желая чувствовать себя побежденным. Все эти месяцы, что он превозмогал себя, смиряя, все это оборачивалось сейчас крахом. И эта болезненная уязвимость, это ощущение победы ее нежности над его эгоизмом, он считал лишь собственной слабостью. Будто у него вот-вот должны появиться силы противостоять ей. Но он снова спешил домой, и снова лежа в постели ждал ее.
Иногда, просыпаясь, Снейп долго вглядывался в ее силуэт, тускло освещенный уже покидающей небосвод луной. Его взгляд жадно ласкал изгиб ее длинной тонкой шеи переходящей в предплечье, линию талии, круто восходящую покатыми бедрами. Он прислушивался к ее тихому дыханию, дотрагивался до волос. И этих простых движений хватало, чтобы он чувствовал себя счастливым. Конечно, и этой простой истины он не смел признать. Все еще не признавая себя побежденным.
И в этот вечер Северус ждал ее, силясь не уснуть. Увидеть, наконец, как она сдается ему признавая его господство над ней. Словно хотел быть уверенным, что и она ждет вечера, ждет, чтобы разделить с ним эту тайну. Что и она больна этой болезнью. Что и она умирает от странного томления в груди от легкого прикосновения к его волосам. Он услышал слабый шорох открывающейся двери. Сердце, словно колокольным набатом, вмиг наполнило тишину комнаты своим тревожным стуком. Он закрыл глаза, пытаясь успокоить бурю налетевшую на зеркальную гладь его вод. Ритм сердца замедлился, но каждый удар все еще тяжело и больно, словно молотом о наковальню, отдавался в груди. Нат легла на этот раз рядом с ним. Свернувшись калачиком, словно пытаясь защититься от него. А может быть от себя? Такая простая и понятная истина, которую Северус так не хотел замечать все это время, что он тешил уязвленную гордыню. Но сейчас она словно заставила его прозреть. Словно он наконец разгадал шифр, который до этого момента был лишь пересечением затейливых линий на пергаменте. А сейчас он уже не может не видеть текста, что был написан все это время.
В груди словно ключом начали заводить механизм, скручивая до боли пружину нежности, словно наматывали жилу на кулак. Он вдруг осознал всю жалкость своих никчемных, совершенно эгоистичных потуг, чтобы доказать свое превосходство над ней. Нат победила. Победила просто тихо свернувшись клубочком у его ног. Ее покорность судьбе, ее честность с собой, ее непротивление этим, теперь кажущимся ему такими жалкими, условностям. Она не участвовала в системе, разменивая свою жизнь на чужие стандарты. От этого казалась совершенно другой, даже чуждой, в этом мире правил. Единственным призванием которых было оправдание, а чаще смирение, человеческой слабости и похоти. Только законы ее совести были властны над ней. Она была другой. Именно была, а не казалась. Все, что она делала и было ее постулатом. В ней не было наигранности, которая вызывает ощущение фальши. Она касалась его сердцем, пробуждая в нем бурю, но не ту бурю, что способна разрушить без остатка, а ту, после которой наступает просветление и осознание. Она не оставила ему шанса на слепоту, заставив прозреть. Он уже не мог не видеть, не слышать, не чувствовать всем своим существом ту нежность, что копилась в нем все эти долгие месяцы. Желание прикоснуться стало невыносимым. Северус положил руку ей на затылок, прижав к своей груди. Нат лишь поддалась этому движению, все еще крючась в позе зародыша. Лишь через несколько минут, когда пелена, что туманила его сознание немного рассеялась, он понял, что его пальцы свело судорогой и они буквально впились ей в голову. Северус резко разжал кисть и, переместив руку на спину между лопаток, снова, на этот раз осторожно, прижал к себе. Ее острые колени уперлись ему в живот, но не на долго. Нат распрямилась, словно оттаяла в его теплых руках и, обняв, прижалась к нему всем телом. Ощущение полнейшего счастья затопило сознание. Он уперся подбородком ей в макушку, вдыхая запах ее волос, понимая одно, если бы ему предстояло сейчас умереть, он умер бы совершенно счастливым.
Утро встретило его ярким солнцем. Потоку света, казалось, не было препятствием даже маленькое окно. Словно судьба не скупясь отмеряла ему щедрой рукой тепло и счастье. Но не успел он порадоваться солнечному дню, как предплечье обожгло огнем. Словно оплеухой его наивности. Горечь мгновенно вытеснила только что обретенную определенность. Северус прикрыл на миг глаза пытаясь справиться с сумятицей, воцарившейся в душе. Подавив сомнения и надев свою непроницаемую маску, он направился к ближайшей зоне аппарации.