Они проводят половину пути в полном молчании. Останавливаются на ночлег и берут комнату одну на двоих в постоялом дворе. Такое и раньше бывало, чтобы сэкономить средства или чтобы вместе охранять один объект, или когда не было больше свободных мест… Сейчас же совершенно другая причина. Цунаде с Орочимару любовники. И если она поначалу кривила нос, когда он говорил ей, что брать две комнаты расточительность и глупая наивность, то сейчас скрываться под маской уже не было смысла.
Возьми она номер, хоть в постоялом дворе на другом конце города, исход для них двоих всегда один. Это замкнутый круг. Она всё равно окажется в его руках, потому, что другого пути её боль уже не понимает. Она сама себе не оставляет шанса отступить назад… Хочет ли?
Она множество раз посылала его к черту. Хлопала дверью у его носа. Угрожала, что с лица земли сотрёт его рожу. У них были потасовки, перепалки, с ссадинами и синяками, переломанными костями. Цунаде не хотела поддаваться, она позволила себе сломаться не сразу….Это был долгий, мучительный путь.
Она теперь не знает в чём разница между черным и белым….Что правильный путь, а что значит, полностью оказаться во тьме. Она потеряла ориентиры, ослепла и продолжает двигаться, будто на ощупь.
Орочимару умел ждать, то, что ему желанно, как змея добычу покрупнее… Ожидание может быть сладостным, если знаешь, что терпение будет оправданным. И когда она оказалась в его объятиях, он почувствовал такое безграничное ощущение власти, что никогда ещё не чувствовал.
Цунаде — эксперимент, очередной его опыт в лаборатории, но почему-то лишь только ей он позволяет то, что не было доступно никому из его партнеров. У него было достаточно любовников и любовниц. Он был жаден до своей коллекции душ.
Орочимару быстро вспыхивал интересом и так же быстро его терял. Цунаде приходила и уходила, когда ей хотелось. Она могла послать его к черту, сказать, что всё это большая ошибка, что она не кончала с ним ни разу, но он знал, что та лжёт. Её строптивость, нежелание поддаваться и признавать их связь, разжигало в нём еще большее пламя.
Потому, что это Цунаде Сенджу… Потому что сейчас она только его, как бы не брыкалась. Пускай, ночами во сне она выкрикивает чужое имя, ей просто больше некуда деться. Он — её неизбежность. Её собственный тиран и палач.
Цунаде стягивает обувь с себя и заходит в их пристанище, устало садится на кровать и разминает рукой шею.
— Если отправимся в дорогу рано, то завтра будем в стране Облаков к обеду, — саннин ставит рюкзак на пол, развязывает повязку скрытого листа на затылке, чтобы в конечном итоге, положить её на стол. Затем, жилетка болотного цвета тоже соскользнёт с плеч, и окажется через пару минут скрупулезно сложена.
— Я в курсе, но мы и так толком не отдыхали сегодня, — она с огорчением вздыхает, распуская волосы и также избавляясь от своего протектора.
Она раздражается, потому, что синяки, царапины после вчерашней ночи ещё саднят. Цунаде привыкла к тому, что на ней всё, как на кошке затягивается за секунду, но еще больше раздражало осознание того, что это его прихоть, а не её. Она, словно на пороховой бочке. Регулярно из огня в стужу. Очень часто она носит в себе мысль, что ей плевать на всё, что происходит вокруг. На себя в том числе…. И потом, через пару мгновений, вдруг, хочется взять спички и сжечь всё к чертовой матери.
Она и сама не понимает природу их отношений. Они колкие, как шипы. Самые неправильные, что у неё были. Проклятые. Она пустила врага в свою постель и теперь, не знает, кто первый возьмется за нож. В этом нет никакой романтики, никаких высоких чувств и надежд. Это секс. Зависимость. Освобождение через боль.
— И кто в этом виноват? Ты сама не желала делать остановок, — он усмехается, подходит ближе, наклоняется к ней. Медленно расстёгивает на ней жилетку, а затем снимает. Следом за жилетом, идет черная водолазка. Он знает, с каким пылом она ненавидит закрытые и темные вещи, но следы от веревок на женских запястьях не дают ей шанса поступить иначе. Цунаде не желает, чтобы кто-то узнал их общий грязный секрет. Его тоже не интересует огласка. Ему достаточно власти за закрытыми дверями, где ему никто не может помешать обладать ей. Он всё еще не в состоянии с ней наиграться. И эгоистично не хочет, чтобы кто-то ему помешал.
Она задумчиво кусает нижнюю губу, её взгляд теряется где-то. Цунаде снова, будто бы уплывает слишком далеко, словно водная гладь, которую можно с трудом ухватить руками. Он не пытается вытащить её из этого состояния. Потому, что она птица в клетке и шанса на побег у нее всё равно нет, в итоге она вернётся назад, как бы этого не хотела.
Она поднимает на него глаза, и выдаёт спонтанную откровенность:
— Я — эмоциональный инвалид.
Орочимару не повёл даже бровью, его лицо было всё такой же льдистой, непроницаемой маской, но всё же, он был поражён тому, что она решила сказать это именно ему.