— ремни идут к динамо-‐машине. На каждом маленький фонарик приделан,
светит слабо на сегодняшнюю твою плакатную мечту. Остальное
электричество — в аккумуляторы, станцию питать.
Велосипеды стояли в закутке у входа в заваленный южный туннель, чужих
к ним не пускали: стратегический объект. Старик сюда еще, кажется, не
заглядывал.
— Со мной, — неведомо зачем махнул охраннику Артем, и Гомера
пропустили.
Артем оседлал ржавую раму, взялся за резиновые рукояти. Впереди
замаячил выцыганенный у ганзейских книготорговцев Берлин: ворота
Бранденбургские, телебашня, и черная скульптура женщина с поднятыми к
голове руками. Бранденбургские ворота, понял Артем, очень были похожи на
вход на ВДНХ, а берлинская телебашня, хоть и был у нее посередине
шарообразный нарост-‐пузырь, напоминала Останкинскую. И вот эта статуя
женщины — то ли кричащей, то ли уши зажимающей… Будто и не уезжал
никуда.
— Не хочешь прокатиться, дедуль? — оборотился к Гомеру Артем. — Для
сердца полезно. Дольше протянешь. Тут.
Но старик не отвечал — стеклянно смотрел на то, как вращаются
спущенные колеса, пытаясь уцепиться за воздух. Лицо у него было
перекошено, как у паралитика: половина улыбается, половина омертвела.
— Все хорошо с тобой, дедуль? — спросил Артем.
— Да. Вспомнил кое-‐что. Кое-‐кого, — Гомер хрипнул, прочистил горло,
оправился.
— А.
У всех есть, кого вспомнить. По триста теней на человека. Только и ждут,
чтобы ты о них подумал. Расставят свои силки, установят растяжки, лесочки
протянут, паутинки — и ждут. Кому велосипед бесколесый напомнит, как
детей учил по двору ездить, кому чайник засвистит — точь-‐в-‐точь как в гостях
у родителей, когда по выходным в гости приходил обедать и делиться
жизнью. Моргнешь — и в этот самый миг между сейчас и сейчас вдруг глаза
видят вчера, и видят их лица. С годами, правда, все хуже видят. Слава богу.
— Откуда ты про меня узнал?
— Слава, — улыбнулся Гомер. — Все знают.
Артем скривился: не смог проглотить, горло расцарапал.
— Слава, — выплюнул он это слово обратно.
— Вы же метро спасли. Людей. Если бы вы тех тварей тогда ракетами не…
Я не понимаю, если честно. Почему вы не хотите рассказывать об этом?
Впереди были: телебашня, ворота на ВДНХ, черная женщина с воздетыми
руками. Надо было на другой велосипед залезать, но другие все уже были
заняты, и Артему достался именно этот. Артем хотел бы крутить педали в
обратном направлении, назад, прочь от башни, но так электричество не
вырабатывалось.
— Я от Мельника о вас услышал.
— Что?
— Мельник. Знаете его? Мельник. Командир Ордена. Про Орден-‐то вы,
конечно, осведомлены? Спартанцы… Вы же сами, насколько я понимаю,
состояли в нем… раньше?
— Вас Мельник ко мне отправил?
— Нет. Мельник рассказал просто. Что это вы им сообщили. Про черных.
Что вы через все метро прошли… Ну и я сам уже потом… Стал
раскапывать. Что мог. Но тут все равно много неясного. Понял, что без
вас толком не разобраться, и решил…
— Он еще что-‐нибудь говорил?
— А? Кто?
— Мельник еще что-‐нибудь говорил про меня?
— Говорил.
Артем перестал крутить педали. Перемахнул через раму, спрыгнул на пол.
Скрестил руки на груди.
— Ну?
— Что… Что вы женились. Что зажили нормальной человеческой жизнью.
— Так он сказал?
— Так и сказал.
— Нормальной человеческой жизнью, — Артем улыбнулся.
— Если я ничего не путаю.
— А что это на его дочери я женился, не уточнил?
Гомер покачал головой.
— Все?
Старик пожевал. Вздохнул. Признался.
— Сказал, что у вас случилось помешательство.
— Ну конечно. У меня.
— Я просто передаю, что слышал…
— Больше ничего?