— Мне опасно появляться в этом доме, и ты сама знаешь почему, — он груб и холоден, что совершенно противоречит её образу Драко с усмешкой, хоть и с разбитым сердцем. Когда он поднимает голову, чтобы спросить. — Меридия и ребёнок. Твоих рук дело? — она понимает причину.
Гермиона не планирует признаваться в своих преступлениях даже ему, вампиру, которому не нужно залезать в голову. Одни лишь её глаза говорят ему достаточно.
— Зачем?
Он в отчаянии, таком глубоком, что Грейнджер чувствует это кончиками своих пальцев. Он как-то сказал ей, что в вампирах не живет магия, но это не так, они сотканы из тьмы, которая сильнее любого волшебства, и каждое изменение настроения она может уловить, находясь в такой близости.
— Она была удачной целью.
— Это месть?
Гермиона усмехается и разворачивается к окну.
— Ты пришел сюда, чтобы обвинять меня?
— Я пришел, потому что твоя служанка сказала, что я тебе нужен, — он фыркает с гневом, поднимающимся в нем. — Видимо не настолько сильно.
Драко разворачивается, чтобы уйти, но сдается уже Гермиона, слыша его шаги по деревянному полу.
— Нужен. Ты единственный, с кем мне не нужно притворяться или лгать, делать вид, что я жестока в своих намерениях. Я не… не жестокий человек.
— Жестокий, — тут же спорит Малфой, но не уходит, он садится на кресло у камина и закидывает ногу на ногу. — Жестокость бывает вынужденной, а бывает желанной. Какая из них твоя?
Гермиона отвечает, не думая:
— Вынужденная.
— Ни одна из них никогда не сделает тебя героем в глазах людей. Ты — другая. С самого начала ты — угроза. Но ты не прячешься под покровом ночи, стараясь жить, как все, ты совершаешь убийства и дергаешь руки людей за ниточки, чтобы убивать, — Драко замолкает на секунду и почти сразу продолжает: — Что сделало тебя такой, Гермиона?
От звука собственного имени она разворачивается и понимает, что в глазах стоят слезы. Он видит их, но ничего не говорит, не знает, что воспоминания о сне, таком близком к реальности, наполняют всю её голову чересчур стремительно.
Пламя потрескивает в камине, пока она набирается смелости, и Малфой не торопит, принимая каждый её вздох и каждую попытку вымолвить хоть слово. Он стремится понять её, услышать правду, о которой никогда не спрашивал, и Гермиона дает её ему.
— Всё дело в Пэнси, — понимание на мгновение застилает его взгляд тонкой пеленой, заставляет смягчится. — Они убили её. Сожгли, подвергнув пыткам не один раз. Я продала Дьяволу свою душу за то, чтобы она не мучилась до последнего на том костре. Поэтому меня не было в тот день.
— Она была не просто служанкой?
— Она была моей сестрой. Не по крови, но все же сестрой. Самым близким человеком. И Перси сделал все, чтобы от нее ничего не осталось.
Малфой понимающе кивает, протягивает ей свою раскрытую ладонь, и Гермиона шагает к нему навстречу. Их руки соприкасаются, пальцы переплетаются и в этом есть что-то более интимное, чем все, что было между ними до этого. Он держит её ладонь в своей достаточно аккуратно, с особой нежностью… в этом прикосновении так много невысказанных вслух слов.
Они сидят напротив камина ещё долго, держась за руки, как за друг друга. Единственные, покинутые всеми, им не было места нигде, кроме той комнаты, где искрилась магия между их пальцев.
— Покажи мне, как ты колдуешь, — просит он, когда время уже давно ушло глубоко за полночь. Луна снова освещает их лица своими холодными лучами.