— За вторую я не беспокоюсь — вы описали её как сильную женщину, которая может постоять за себя. И уж наверняка этой женщине не так важно, кого любить и с кем спать. Меня волнует Катарина. Вы понимаете, на что обрекли эту бедную девушку?
— Что с ней сделается? — огрызнулся он, покосившись на дворянку. — Я дал ей денег, а при желании она устроится куда-нибудь прачкой или швеей. Кухаркой, на худой конец, хоть и готовит скверно.
— Она никуда не устроится, милый мой рыцарь, — Алинора покачала головой с горькой улыбкой. — Она вернётся в бордель, откуда вы её вытащили, как голубку со сломанным крылом из силка, и выхаживали как могли. Эта девушка привыкла к вам, полюбила вас. Вы были для неё защитой…
— Катарина будет там не одна. С ней осталась Бахира, еще один мой товарищ, кондотьер, как я…
— И вы им доверяете? Вы уверены, что офирская мужеподобная баба-плутовка и наемник будут беречь её?
— Наемник в неё влюблен, — мрачно выплюнул он. — Пусть радуется, я ему больше не соперник.
— Вы очень ловко уходите от ответственности. Самое жестокое, что может быть — это дать человеку надежду, а потом забрать, жестоко над ним посмеявшись. Не это ли вы сделали?
Как сложно говорить с женщинами.
— Может, и это, — нехотя согласился он. — Но только потому что… Потому что я понимал, что со мной ни о каком счастье и речи не будет. Я хотел идти своей дорогой.
— Дорогой через Марнадальские Ступени, в Назаир, — нахмурилась графиня. — Чтобы, нахохлившись, сидеть в своей мрачной башне высоко в горах и воображать себя кем угодно, только не самим собой. Или напороться на нильфгаардский меч, что само по себе глупо, учитывая, что у вас есть, по крайней мере, один человек, которому вы нужны.
— Пусть учится жить так, чтобы ей никто не был нужен, заботится о себе сама.
— Её единственный пример, человек, которому она могла бы подражать, бросил её.
— Никого я не бросал! — заорал он.
Сидевшие у огня люди удивленно уставились на него, чья-то кружка с грохотом упала на пол, выплеснув остатки пива. Под этими взглядами ему невольно стало не по себе.
— Простите меня, — назаирец потер переносицу. — Я не самая последняя скотина, но другого выхода не нашел — мне привычно всегда идти по жизни в одиночестве. А когда в ней кто-то возникает, это как будто…
— Как будто вторжение? — с улыбкой спросила Алинора.
— Да. Чувство, что ты должен ощетиниться всеми шипами и никого не подпустить, чтобы потом не было проблем.
— Арис.
Он вопросительно глянул на неё.
— Вы ведь позволяете себе боль физическую — у вас не единожды сломан нос, есть шрамы, старые рубцы. Почему вы не позволяете себе испытывать боль душевную? Почему для вас это табу?
Почему? Он не знал, что ответить, оправдания застряли в его глотке — осталось лишь потрескивание пламени в очаге, запах подогретого вина, поблескивание лунных камней в волосах графини.
— Когда я выходила замуж, — продолжила она, — то ощущала то же самое. Споры о приданом, бесконечные переговоры, страх — я ведь даже не знала его толком. Мы виделись несколько раз на встречах, которые устраивали наши родители, и мне, глупой девчонке, всегда было стыдно после них. До сих пор не пойму, отчего. Все вокруг так часто говорили об этой женитьбе, что мне хотелось запереться на тысячу замков, скрыться от них, скрыться от моего будущего мужа, который разрушал прежнюю жизнь — в ней были сладкие пирожные, поездки на приемы и безграничное счастье.
— И что было потом? — спросил назаирец.
— Потом? Ничего. Я просто приняла это — факт, что от брака никуда не денешься, это мой долг. Муж был нежен по отношению ко мне, всегда. А любовниц заводил только пока я ходила беременной — их я и за любовниц не считаю, так, потаскушки для того, чтобы избавиться от лишнего семени. Ни украшений, ни лошадей, ни новых домов. Он всегда возвращался ко мне — и поэтому я его прощала, ибо… Что поделаешь, если я временно не могу дать того, что ему необходимо? Пускай он возьмет это у кого-то другого, даже если мне будет больно. Немного.
Графиня со вздохом допила вино — щеки её раскраснелись, в глазах читалась сонливость.
— И вы не бойтесь этой боли, — сказала она. — Даже если кто-то оставит вас навсегда. Это лишь один из множества уроков, которые может преподать нам жизнь, и чем большему мы научимся — тем лучше, ибо мы сможем уберечь наших детей от ошибок, которые делали сами. Да и не только детей. Людей, которые нам важны. Мои дочери не станут проливать горькие слезы по гуляющим мужьям, а мой сын…
— Вы не учили его охоте. Его смерть — не ваша вина.