Девушка тяжело выдохнула и обхватила себя руками, отступив на шаг назад. Черт возьми. Нет. Нет! Он не имеет права так говорить! Что за детский сад?
— Маринетт.
Габриэль понимал, насколько нелепо звучали все эти слова. Понимал со всей гребанной ясностью. Но что он мог сделать? Что он, мать вашу, мог сделать?
— Ты хоть слышишь себя?! — начала сама дрожать Маринетт. — Как можно забыть… Как вообще можно это?..
— Придется, — качнув головой, почти ровным голосом произнес он, ощущая, как изнутри буквально сгорает дотла. — Вы поженитесь и…
Маринетт ударила эта фраза, точно пощечина. Она почти с ненавистью посмотрела на Габриэля, сжав похолодевшие, одетые в перчатки холодного пота руки в кулаки.
— Почему ты уже все решил за меня?! — закричала она, округлив глаза.
— Потому что так будет правильно, — уже чуть повысив голос, напряженно произнес он, с болью наблюдая за тем, как теряет лучшее, что случилось с ним за последние несколько лет.
Маринетт сделала два резких шага вперед, выставила вперед руку и, едва сдерживая жгучие горячие слезы, с болью наполнила легкие воздухом.
— А трахать девушку своего сына — правильно?! — закричала она звенящим от слез голосом. — А говорить ей, что любишь, правильно?! Это, по-твоему, правильно?!
Габриэль видел, что она из последних сил могла говорить. Всего пара секунд, пара добивающих фраз — и она разрыдается прямо здесь и сейчас. Он знал, что все, что она говорит — правда. Их конечным пунктом было солнце, и они его достигли, опалив свои крылья дотла.
Они падали с огромной высоты на чудовищной скорости вниз, со всей ясностью понимая, что добровольно до этого летели ввысь. Он хотел ее утешить. Прижать к себе. Забрать. Исчезнуть. Но это было невозможно — и это добивало.
— Маринетт, ты должна понять! — голос Габриэля звенел от боли, когда он ринулся к ней, намереваясь прикоснуться.
— Нет! — шарахнувшись от него назад, как от огня, сквозь рвущиеся наружу слезы проговорила она. — Не трогай меня, — покачала она головой. — Если ты ко мне прикоснешься, я не выдержу, и все полетит в пекло.
— Мы уже в аду, — сорвалось у него с языка.
Габриэль в два резких шага подошел к ней и, схватив цепкими пальцами ее за запястье, дернул ее к себе, заставляя налететь на грудь. И Маринетт поняла, что больше сдержаться не сможет. Он почти с силой прижал ее к себе, обхватывая руками трясущееся тело.
— Маринетт, я прошу тебя, — он никогда в жизни не думал, что у него будет слабое место. Но вот оно — налетело на его грудь. Ахиллесова пята. Его маленькая большая смерть. — Тише.
Солнечное сплетение мужчины начало вибрировать от того, что Маринетт зарыдала в голос. Маленькие кулачки начали барабанить по его спине, и девушка постаралась вырваться, потому что не могла. Не могла выдержать всего этого. Его касания обжигали ей кожу.
Потому что она знала, что никогда больше не сможет почувствовать его. Он решил все за нее. За себя. За них обоих.
— Ты обещал мне! — громко всхлипнув, кричала она ему в грудную клетку, отталкивая невозможно любимого ею человека почти с остервенением.
— Обещал, — прошептал он ей в волосы, зажмуривая глаза.
Габриэль постарался говорить ровным голосом, но его просто ломало от того, что он сделал с ней. Это ведь он сделал. Она плакала при нем. Плакала из-за него. Он отталкивал от себя единственного в мире человека, который смог бы сделать его счастливым. И которого только он сам смог бы осчастливить.
— Ты говорил, что любишь меня! — навзрыд прокричала она, ощущая, как бешено билось его сердце.
Она кричала сквозь слезы, задыхаясь от душевной боли и продолжая бить кулаками по его спине; совершенно не замечая, как белая кожа покраснела и стала зудеть от ударов. Она кричала ему в грудь и изводила себя до края тем, что вдыхала его запах, чувствовала крепкую хватку его рук и ощущала мелкую дрожь его тела.