Повернувшись, он затопал — Грэм топал? — обратно к двери спальни и захлопнул ее за собой.
Грэм топал? О, боже, это не хорошо…
Интересно, что будет, когда он вернется? Как только он услышит крики, прольет их кровь и лишит их жизни?
Куда тогда денется безумие? На чем он сосредоточится, когда всех убьет?
Она не могла допустить, чтобы это произошло, не здесь, не из-за нее и не так.
РэймондуМартинесу нужно ответить за свои преступления, а не так легко избежать их. И Бюро нужно было знать о существовании шакалов. Грэму нужно позволить Джонасу позаботиться об этом, установить связь с Бюро, которая защитит его, если возникнут подозрения, кого он обнаружил.
Проклятье. Когда этот чертов наркотик ослабнет, чтобы она могла двигаться?
Чтобы могла остановить его. Потому что чертовски уверенна, что Грэм не послушает ее вообще.
***
Черт ее побери.
Черт бы ее побрал.
Эти ублюдки собирались изнасиловать ее в ее постели, пока она была парализована этим сумасшедшим наркотиком Совета, и она не хотела слышать их крики?
Ну, он хотел.
Хотел, чтобы они кричали до тех пор, пока их голоса не охрипли, пока они не были на грани от гребаной боли, обезумив от этого. Они были чертовыми шакалами, они действительно могли оправдать свои пытки.
РэймондМартинес будет долго кричать, он уверен. Этот ублюдок хочет жить. Он хочет жить долго. Достаточно долго, чтобы потратить этот гребаный ящик с деньгами и золотом, которые неудачники Совета дали ему в качестве оплаты за Кэт. И он знал. Этот сукин сын знал, что его дочь живет в Кэт. Дух Клэр Мартинес все еще был частью Кэт. И ему было все равно.
Вернувшись в гостиную, он присел рядом с двумя шакалами.
Сволочи.
Он заклеил им рты, чтобы они не кричали и не отвлекали его, прежде чем он был готов с ними справиться.
Черт ее побери. Черт бы побрал эту женщину…
Он оторвал скотч от их губ, улыбаясь их хрюканью от дискомфорта.
В конце концов, даже шакалы были слабенькими кисками.
— Думаете, это неприятно? — пробормотал Грэм. — Неприятно — это первая вивисекция, а ты не можешь кричать. Чувствуешь, как их пальцы прощупывают твои органы и внутренности, и молишься о смерти, обмочившись.
Тихие крики. Тихие молитвы.
Шакалы смотрели на него с холодной, твердой целью, наблюдая, ожидая, ища слабость.
Грэм медленно улыбнулся, удовлетворение урчало в его груди от мерцания беспокойства в бледно-желтом взгляде того, что крупнее.
— Ты знаешь, кто я, не так ли? — прошептал он. — Они все еще называют меня монстром?
— Они будут рады, что ты все еще жив, — прошептал шакал, едва способный говорить. — Как и твоя пара.
Монстр, чудовище без пощады, сострадания или какого-либо подобия тепла, прыгнуло дальше в его чувства; звук, который покинул его горло, был демоническим.
— У меня нет пары, — прорычал он. — У меня есть только обязанность защищать мой прайд, шакал. Моя единственная цель. Моя единственная причина существования. — Потому что без него пара будет страдать.
И в некотором смысле это было правдой. Когда монстр был свободен, все узы, всякая привязанность, все уважение были уничтожены. Только одна цель наполняла его. Защищать пару мог только Грэм.