Разрывы, неудачи и временные трудности он переносил так легко, словно этого нет. Он знал, что если что-то началось — оно закончится. Если что-то подошло к концу, появится другое. Ему было двадцать четыре, но он так и не дал себе до сих пор возможности погрузиться. Он только прикасался на чуть-чуть и с любопытством здравомыслящего наблюдал со стороны. Остроумный, яркий и лёгкий в общении, несколько снисходительный. И чётко держащий дистанцию. О, Дайан знал, где собака порылась. Он чувствовал, что душевная близость и чувства таят в себе опасность, зависимость и хаос. И Дайан сознательно избегал этого: избегал ревности, печали, увлечённости. Потому что это были сильные чувственные проявления. Многие могли бы сказать, что Дайан Брук, несмотря на отличное чувство юмора, временами иронично-мрачное, и понимание многих вещей, холоден и равнодушен. Это было верным. Но Дайана это не задевало.
Дело было даже не в том, что он не давал. Он не брал. Тенденцию, ведущую к душевному очерствению, он видел. Но ничего с этим не делал, жил как есть.
Эмма всё чаще в последнее время, пытаясь как-то справиться с его равнодушием, прикрытым вежливостью, провоцировала его на скандалы, на ссоры. Дайан сказал ей, что он порядочный трус, избегающий ответственности и чувства быть обязанным кому-либо за что-либо. Даже ей за ту душевную теплоту, которую она ему предлагает. И лучше бы ей, пока время терпит, одарить своей прелестью более отзывчивого и адекватного парня.
Эмма упрямилась. Она положила на Дайана Брука массу сил, как душевных, так и физических, чтобы раскрыть того и разогреть, но терпела поражение за поражением.
Дайан не знал одного. В тёмной и тихой глубине его сущности сидело это: ожидание яркой страсти, сильной, поглощающей любви, потребность в ней, желание дарить себя и желание брать, как должное. Скупость его чувств была лишь тем режимом, что хранила влюблённость Дайана Брука для любви всей его жизни. Он был закрыт, но готов. Требовался только ключ.
И пришёл вампир. А вместе с ним страсть и ярость.
Они взяли Дайана Брука острыми и крепкими клыками. И теперь изводили во снах.
Но в реальности Сойер не приходил. Встреч не искал.
Изначально, идя на поводу у обиженного чувства свободы и общественных табу, Дайан был готов дать отпор, только тот появись на его пороге.
Дайан проговаривал сам себе сотни раз формы отказа, которые бы он ему озвучил. Но во снах продолжал говорить «да».
И день за днём это «да», которое становилось сильнее, меняло его намерение. Оно обещало насыщенную зависимость, желание, горячий секс, видоизменяющийся в насилие с согласия обеих сторон.
Дайан ловил себя на том, что при мысли о Джоне принимался часто дышать и бесконтрольно совершать ненужные движения.
Дайан Брук сдался на потеху своему телу на пятый вечер.
Он стоял на крыше у ограждения, смотрел на закатное солнце. Он знал, что предстоящей ночью сон его будет прежним, ничем не отличающимся от предыдущих. И последствия сна прежними. Он уже понял, что облегчение наступит лишь тогда, когда сны станут явью, а он дойдёт до конца с того момента, на котором они обрывались. Дайан докурил сигарету и задавил её в пепельнице в виде конопляного листа.
«Чёрт с тобой, ты выиграл», — сказал он вслух. И отправился в душ.
***
Дайан открыл Сойеру дверь, дотирая волосы полотенцем, босиком. В чёрной расстёгнутой рубашке с коротким рукавом и в трусах.
Джон услышал, как сильно ударило сердце мальчишки, увидел ожившие глаза.
— Мне нужно войти, — сказал он.
Дайан продолжал пялиться на Джона, который непринуждённо стоял на пороге.
— Дайан, мне нужно войти, — повторил Сойер спустя несколько секунд.
— Проходи, — Брук отступил в сторону. — Что, это до сих пор работает? Уловка с приглашением?
Запер за ним дверь.
— Одно из немногого, — ответил Джон, осматриваясь. Сказал, останавливаясь глазами на Дайане: — У тебя пусто.
— Спасибо, люблю воздух, — ответил тот, бросая мокрое полотенце на спинку стула. И пошёл к кровати в углу студии за ширмой, расписанной в стиле ориентал.
Джон двинулся следом, на ходу стаскивая синий блейзер.
Сойер смотрел, как Дайан зашёл на кровать, развернулся, сел, откинувшись на вытянутые руки, развёл колени, потом согнул и подтянул левое.
Джон стащил майку. Увидел, как губы Дайана сжались и тут же разомкнулись. Сойер продолжал раздеваться: скинул туфли, растащил ремень. Заступил на кровать. Здесь запах Дайана был сильнее. Он заставлял ноздри Джона дрожать.
Дайан снова услышал этот звук: короткий, тихий и свистящий. Сойер возбудился, отпустив клыки.
Глаза Дайана стало жечь.