Я вспомнил, как отец в начале лета возмущался, что жалованье министра составляет всего восемьсот тысяч. Гедвика совсем сжалась, если бы можно было превратиться в жидкость и стечь вниз со стула, она бы так и сделала. А отец стоял над ней, больше ничего не говорил, только в горле у него клокотало. С места вскочила мать, всхлипывая, бросилась к ним, схватила Гедвику за руку и дернула так, что бедняжка упала на коленки.
— Гадкая, дрянная девчонка, — голос у матери срывался, наверное, от страха, да, она боится отца, мы все его боимся, но нельзя же так!
— Гадкая, гадкая, неблагодарная, проси, проси немедленно прощения, ты хоть понимаешь, что ты натворила, я так и знала, неблагодарная, зачем ты вообще родилась!
Громко заревела Катержинка. Валери попыталась взять ее на руки и унести, но она отбивалась ручками и орала, а она уже довольно крупная, прошли те времена, когда ее легко было поднять со стула!
Тут я вышел из ступора, просто не ожидал всего этого, слишком уж было все дико и несправедливо.
— Но ее же никто не учил! Он же сам! Она ж сама!
— Марек, молчи, мне нет покоя в этом доме! — закричала мать со слезами.
— Папа, Каська научилась от тебя! — я уже не думал, что он меня услышит, но он услышал. Круто повернулся ко мне:
— Что? Что ты сказал?
— Ты сам! Ты сам всё время так говоришь! Она просто за тобой повторяет!
Он смотрел на меня так, будто готов был ударить, на шее, под подбородком, у него дрожала вена. Так у лягушки дрожит горло. И ещё я в эти несколько секунд подумал, что мы в росте почти сравнялись, раньше у меня перед глазами оказывался воротник рубашки и галстук.
Отец вдруг снова повернулся и быстро вышел, не сказав ни слова.
— Север, Север, — закричала вслед мама, но за ним не побежала, упала в кресло и залилась слезами. Катержинка тихонько подошла к ней и уткнулась в колени. Гедвика так и сидела на полу, не решаясь встать.
— Мама, — начал я. — Ну Каська ведь от папы научилась, ну смешно представить, что от Гедвики, она ее почти не видит…
Мама подняла заплаканное лицо. Одной рукой она привлекла к себе Катержинку, другой достала из кармана платочек и стала вытирать покрасневшие глаза.
— Ну что ты говоришь, Марек… Катержинка, дочка, ведь это тебя подучили? Ведь так?
Каська посмотрела на нее и кивнула.
— Вот видишь, — мать качнула головой с упрёком. — Пойдем, малышка, пойдем к папе. Марек, иди, пожалуйста, в свою комнату. Нет никакого покоя в этом доме!
Она подняла Катержинку на руки. Та, всхлипывая, обняла мамину шею. Они прошли мимо Гедвики, которая все ещё стояла на коленях на полу.
Валери, до сих пор наблюдавшая за скандалом с равнодушным лицом, наклонилась и потянула Гедвику за локоть.
— Вставайте, барышня, ступайте к себе. Нехорошо здесь сидеть и нехорошо с вашей стороны учить маленькую таким словам. Ещё убирать за вами осколки. Ни малейшей благодарности у вас.
Гедвика покорно встала. Я сделал ещё одну попытку вмешаться.
— Валери, послушайте, но…
Гедвика повернула ко мне голову.
— Не надо, Марек, — сказала она громко и одними губами выдохнула: — спасибо…
В глазах что-то защипало… Теперь столовая была пуста. Мне оставалось только тоже уйти.
И лишь у себя в комнате я вспомнил, что мазурки успел съесть всего ничего.
К ужину я не вышел, сказал, что неважно себя чувствую и не голоден. Хотя живот уже прилип к позвоночнику, да что там, пробил его и вылез со спины, так я себя чувствовал. Я ожидал, что придет отец и потребует объяснений, но его вообще было не видно и не слышно. Вместо него пришла мама.
— Марек, так ты все же заболел? Зачем сегодня так легко оделся… Я бы не хотела, чтобы ты сейчас пропускал гимназию, но если температура, нужен врач.
Она приложила ладонь к моему лбу.