Юнги подозрительно осматривает тебя с ног до головы, будто не верит словам, но придя к какому-то выводу, вздохнув, отступает.
— Хорошо, я жду за дверью, — он вглядывается в тебя еще несколько долгих секунд, раздраженно цыкает и все-таки покидает ванну, оставляя тебя в долгожданном одиночестве.
Его футболка тебе ниже бедер. А пахнет, не описать словами. Ворох воспоминаний обрушивается на тебя, грозя похоронить уверенность в правильности вашего расставания.
Будто каждый час того лета пронесся перед глазами. Долгие до одури поцелуи, нежно-твердые губы, отнимающие дыхание. Сильное тело под твоими руками и каменный член под бедрами, нагло и уверенно прокладывающий путь в твое тело. Оранжевые вечера, наполненные сексом и тоскливой нуждой, жаждой и неправильным счастьем.
Следующий выдох даётся с усилием. Ты задушенно стонешь, трешь воспалённые глаза. Давишь каждую бабочку в животе, имевшую наглость вспорхнуть в надежде. Пару минут в раздражении мнешь свои мокрые вещи и швыряешь их скопом в сушку: дорогое белье, темные брюки, светлую блузку. Высохнут, уедешь домой.
Еще мгновение на вдох свободного от Мин Юнги кислорода, и прочь из опостылевшей душной ванной.
***
Парень встречает тебя за дверью, всучивает стакан с каким-то мутным варевом.
— Пей, — бурчит он, подталкивает стакан ближе ко рту, внимательно следит, как ты морщишься от неимоверной кислятины, прокатившейся по раздраженному пищеводу. — Утром будешь как новенькая, бабушкин рецепт, — крепко хватает твою кисть и тащит в маленькую, до белого шума в ушах знакомую спальню.
— Послушай, я не хочу, это совсем не то… — ты пытаешься затормозить его уверенный шаг, дергаешь руку из сильного охвата, но чужая квартирка такая крохотная, окончание фразы тонет в темноте и запахе комнаты, где ты была безумно и стыдно счастлива. И ты замолкаешь, опустив голову, пряча даже от самой себя красные щеки.
Это все то… Все то, что ты хотела и давила гордостью весь год. Все, что похоронила, оплакала, но не простила и не отпустила. Ошметков гордости хватило чтобы порвать, но не хватило, чтобы забыть. Что всплыло месяц назад, резанув тебя по новой, после встречи в музыкальном магазинчике.
Если нет отношений, некому и изменять, верно? Так думал почти свободный Мин Юнги, музыкант от Бога, и не думала ты, первый раз в жизни влюбленная до ломки. Непреодолимое препятствие для недоотношений, закончившихся так мерзко. И ты настолько плохо замаскировала боль предательства, даже твой-не твой менеджер быстро разобрался, предпочтя не тонуть с тобой в болоте безответной любви.
— Отпусти мою руку. Я все еще не против уехать домой, хоть и в твоих шортах, — продолжаешь упираться, цепляешься за остатки самоуважения, глуша мысли о том, какая ты сейчас жалкая в его глазах.
Юнги буравит тебя недовольным взглядом, не позволяя вызволить руку из стального капкана пальцев, и в неровном свете луны кажется, что весь он — «лунная соната» Бетховена: сумрачен, опустошен и доведён до крайности.
— Я сегодня очень устал, — наконец тихо произносит он, отпускает тебя, пушит белые волосы. — У меня был трудный с деревянными пальцами ученик, вымотавший до желания упиться вусмерть, примерно как ты, — легкая улыбка касается его губ, но не глаз. — Я вышел в магазин и нашел под окнами тебя. Пожалуйста, все, что я сейчас хочу — это лечь спать, — Юнги опять протягивает руку, заново прося поверить ему. — Обещаю, завтра мы обо всем поговорим. А сегодня просто поспим вместе…
Секунда, другая, пока ты ищешь в себе силы довериться ему, пока дурное сердце бьётся набатом, умоляя чуть-чуть счастья для себя, немного Мин Юнги для жизни. А потом, не мешкая, сама берёшь его за руку и ведёшь к кровати. Глупо, так глупо, но вечер такой долгий, и никак не закончится, а сегодня ты дала обещание о завтрашнем дне подумать завтра.
— Можно спросить? — его тихие выдохи шевелят пряди волос на затылке, и вся ты окружённая теплом его тела как коконом. Руки под одеялом ласково перебирают складки футболки на твоем животе.
— Спрашивай… — выдыхаешь тихо в ответ.
— Почему ты сегодня так пьяна?.. — слова серьёзным ожиданием растекаются почти по шее.