— Будешь что-нибудь? — спросил он, запуская руку в карман. — «Карамельные бомбы», пожалуйста.
Гермиона удивлённо вскинула брови.
— Я думала, ты не изменяешь своим шоколадным привычкам, — усмехнулась она. — Будьте добры, шоколадный батончик.
В ответ на её замечание Люпин только довольно хмыкнул, отсчитав нужное количество монет. О его любви к шоколаду не иронизировал только ленивый. Он всегда отшучивался, что когда-нибудь приобретёт себе карманный шоколадный завод, чтобы не тратить время на прогулки до ближайшей лавки сладостей. Никто уже не помнил, с чего это началось. Только Гермиона знала, что шоколад — это всего лишь отвлечение. Люпину нужно было хоть чем-то иногда подсластить свою жизнь. Шоколад при этом был вполне безобидным решением.
Старушка-продавщица сделала вид, что не заметила их детских переглядок, и поспешила к следующему купе. Протянув Гермионе её шоколадный батончик, Люпин сел с ней рядом.
— Так, что ты собираешься делать в Хогвартсе? — Ремус наконец задал этот вопрос, который она искренне хотела бы пропустить.
— Я… собираюсь поднабрать практический материал для своей диссертации, — неловко отбилась Гермиона, но, не желая показаться односложно грубой, добавила, — мне нужно подтвердить, что мой способ разгадки Древних рун работает, чтобы наконец получить свою степень.
С трудом сдерживая приступ гнева, она надеялась, что её ответа Ремусу будет достаточно. У неё всё ещё не получалось спокойно говорить о защите. Но Люпин этого не понял. Как назло, он искренне изумился:
— А я думал, ты успешно защитилась в Сорбонне.
Вот и всё. Ремус, сам того не ведая, даже будучи человеком очень тактичным, умудрился открыть ящик Пандоры, из которого в один миг вылетело всё то, что Гермиона старательно закупоривала в себе несколько недель. Теперь эти чувства уже было не остановить.
— Нет, я не защитилась, — цедя слова сквозь зубы, сказала она. — Уровень моей квалификации недостаточно высок для теоретических исследований, если я не могу обосновать их ничем, кроме претенциозных предположений.
С жгучей ненавистью она процитировала заключение председателя комиссии — этого напыщенного французского петуха с соответствующей внешностью. Он молча слушал всю её защитную речь, любезно задал несколько лёгких вопросов, не покидал аудиторию даже во время доклада рецензентов, а затем удалился на совещание с миловидной улыбкой. Как только Гермиона не догадалась, что это обман?
Вдохнув побольше воздуха, она вдруг поняла, что вот-вот расплачется. Только этого не хватало! Разрыдаться от обиды на глазах Люпина — какая нелепость. Хотя в глубине души она знала, что он поймёт.
— Чувствую, зря я не захватил парочку батончиков, — словно в подтверждение её мыслям произнёс Ремус. — Рассказывай, милая.
И она рассказала. Вместо истерики Гермиона как на духу выплеснула на него все свои переживания и впечатления несдерживаемой лавиной. Её откровения впервые прозвучали вслух. Даже родителям она не передала всего так, как теперь Люпину. Потому что он мог её понять.