В полусне она собрала швейные принадлежности, выкинула обрывки ниток и разобрала стол. Спустилась на кухню, чтобы съесть хоть что-то и обязательно наполнить тарелку свежим печеньем для Тикки. Вместо того, чтобы по-быстрому набить желудок какими-нибудь бутербродами, Маринетт встретила родителей и осталась на ранний завтрак.
Она старалась ловить моменты, проведённые вместе с матерью и отцом, потому что их стало слишком мало в последнее время. Учёба, домашняя работа, Нуар, Адриан, ночные патрули, бесконечные акумы и отходняк после боёв с ними… а ведь были ещё и друзья, обычная подростковая жизнь и проклятые гормоны, которые били в голову в самые неподходящие моменты.
Тяжела жизнь девочки-подростка, если она ещё и супергероиня. Права была Усаги Цукино, она же чудесная Сейлор Мун.
— Что тебе сделать на завтрак, милая? — спросила с улыбкой Сабин.
— Чего-нибудь сытного. И побольше.
— Значит, традиционный английский.
— А потом — традиционный французский! — подхватил Том. — В итоге получится нормально.
Маринетт засмеялась, прикрывая рот кулаком. Отец обожал еду почти настолько же, насколько любил маму. Не было ничего удивительного в том, что фигурой Том Дюпэн больше напоминал медведя, чем обычного человека. Ему бы квами — и ни один Бражник не смог бы терроризировать Париж. Слишком бы отец Маринетт стал бы идеальным героем.
При мысли о Бражнике настроение Маринетт упало, что не осталось незамеченной Сабин:
— Мари, детка, всё в порядке?
— М, да? Да, нормально.
— У тебя есть время, пока готовится завтрак, чтобы собраться с мыслями, дорогая. А потом я хочу тебя услышать.
Почти забытое «услышать» разлилось в душе Маринетт мягким теплом. Это было их с мамой секретное волшебное слово: стоило только Маринетт или Сабин произнести его в разговоре, как все проблемы чудесным образом решались.
Том называл это магией разговоров. Не важно, что было у тебя на душе и как тебе плохо, после того, как тебя услышат, тебе всегда будет легче.
Яичница пожарилась слишком быстро. Маринетт даже не успела собраться с мыслями, как Сабин поставила перед ней тарелку с завтраком. Три идеально ровных желтка влажно блестели, хрусткий тост, наоборот, был идеально высушен. Маринетт давно не ела вместе с родителями, ведь обычно она вставала позже, чем они.
Сабин села напротив дочери и нежно погладила её по щеке.
— Мам… может ли хороший человек делать плохие вещи? И остаётся ли человек после плохих поступков хорошим?
Если родители и удивились вопросу Маринетт, то вида не подали. Но девушка всё равно заметила, как они тревожно переглянулись.
— У тебя всё-таки что-то произошло, — нахмурилась Сабин. — А ты даже рассказать не хочешь.
— Скорее, не могу. Это не мой секрет.
Том принялся за еду, но было видно, что яичница его интересует намного меньше, чем застольный разговор. Сабин задумчиво проткнула желтки своей яичницы и оторвала приличный кусок багета, чтобы собирать хлебом растекающуюся желтизну.
— Это сложный вопрос, Мари. Практически философский.
— Любой человек делает и хорошее, и плохое, — добавил Том. — Иногда даже не понимая, что именно он делает. То есть, например, ты помнишь, как украла у Альи телефон?
Маринетт кивнула. Это было давно, решение было необдуманным, и она тысячу раз успела пожалеть о том, что осмелилась даже подумать о воровстве у собственной подруги. Сейчас её уже не охватывал стыд от прошлого поступка, но вспоминать о нём было всё ещё неприятно.
— Это плохой поступок, — заметила Маринетт.
Том кивнул.
— Верно. Но стала ли ты после него плохим человеком?
Маринетт подумала о том, сколько раз она спасала после этого Париж, сколько выловила акум, предотвратила убийств, краж, грабительских налётов. Сколько она пролила слёз, пота и гипотетической крови, — потому что у Ледибаг крови не было вовсе, — во время сражений.
Она смела надеяться, что после всего этого она может считать себя хорошим человеком.