— Схватываешь налету, Гриффин.
Если он и умело скрывает ложь, Кларк в этот вечер, возможно, видит больше, чем ей показывают.
×××
Когда они сидят у костра, а потом Рейвен на танец под хрипы еле живого радио приглашает хромающий Мерфи, чрезмерно манерный, но не теряющий оптимизма, несмотря на скорый конец, Кларк переводит взгляд на милующихся и поднимающихся на ноги Левитта и Октавию. Они с Беллами вновь оказываются на этой границе. Он улыбается, смотря на счастливую сестру, и она готова поклясться, что он сейчас ещё более счастлив, чем сама Блейк, кружащаяся в руках Левитта. Огонь танцует тоже: тенью на песке, жаром на лице мужчины, что всё же смотрит на неё. Так же, как в том треклятом зале.
Она отворачивается, встаёт и уходит к каньону, бездумно глядя в небо. Разговор с Мэди через связь по планшету только поднимает тревожность. Их миссия закончена. Доказательства вины Кэдогана подтверждают его задумку уничтожить мир, но они всё равно не решаются вернуться в дом, чтобы случайно не навести его, наверняка разъяренного и требующего крови, их крови, на друзей и семью. Вот они и отсиживаются в какой-то пустыне, ожидая чего-то. Ожидая финального аккорда. Слыша неуверенные шаги за спиной, Кларк уже готовится к очередному разговору, выворачивающему наизнанку и без того вымотанную душу.
— У меня есть ответ, — поэтому решает играть на опережение.
— На что? — теряется Блейк.
— На твой вопрос, — она нервно сглатывает, боясь новой порции боли. — В том мире мы ушли вдвоём после случившегося с Дексом. Мы просто плюнули на всех, стали эгоистами и ушли. Мы путешествуем и ищем себя. Я рисую тебя, когда тебе это совсем не надо, а ты читаешь мне по памяти о Древнем Риме, греческой мифологии и почему Август лучше.
— И, что, мы находим себя? — он не хочет разрывать устоявшуюся гармонию, но хочет быть вовлеченным в этот разговор, хочет дать ей знать, что он готов слышать её.
— В конечном счёте, да, я думаю.
Спустя секунду они синхронно обращаются к друг другу.
— Прости меня.
— Прости меня.
Одновременно. С одинаково горящими глазами. С тревогой, что другой не простит. С боязнью опять всё обратить в прах. В этом они превзошли многих. Два подростка, что когда-то люто не переваривали общество друг друга, в итоге стали мужчиной и женщиной, пережившими вместе что-то пострашнее банального «огня, воды и медных труб» — теми, без кого жить очень и очень тяжело. Они справлялись, конечно, в силу обстоятельств, что всегда их разлучали, но порознь совершали так много ошибок. Одна даже привела к фатальным последствиям.
×××
Рейвен плотно стягивает губы, делая вид, что ей всё равно, танцуют они в пустыне под умирающий голос какого-то певца, ей незнакомого, накануне того, как умереть, или разбираются в своих отношениях у каньона.
— Мы оба просто безупречные танцоры. Оба хромающие, оба…
— Какая же ты зануда, Рейес. Я пригласил тебя на танец, а ты только и думаешь о том, как мы смотримся. Какая разница?
— Как у тебя это получается? — она заглядывает в глаза, будто в них все ответы. — Казаться беззаботным за минуту до гибели. Метафорически. Ты ведь всегда так боялся этого. Смерти.
— Ну, мы умрём вдвоём. Рядом друг с другом. Это чего-то да стоит.
Рейвен даже если бы могла здесь разреветься, всё равно этого бы не сделала, но сердце так ноет. Тоскливо. По неслучившемуся более продолжительному их «вместе».
На краю жизни каждый из нас становится сентиментальным. И в этом нет ничего, чего можно было бы стыдиться.
— Иначе было бы отстой, помню, — кивает она, утыкаясь носом в его шею.
— Рейвен, — Джон вдыхает запах её волос, пропускает их сквозь пальцы, замечая как всё более прозрачной становится кожа, и выдыхает чистосердечное, горькое, но искреннее, — мне с тобой тоже не пусто. И я хочу, чтобы у нас было больше времени.
— Я тоже хочу.