— Ладно, на месте определимся. Веди.
Баба запричитала и споро поковыляла сквозь кусты. Любава плюнула с досады, направив Колючку по дороге. Как она и предполагала, езженая тропа привела их с Шишком к деревне, где уже собралась кучка поразительно похожих на новую знакомицу людей.
Обступив путников, кумушки заголосили во всю мощь лёгких, издавая вопли, стенания и жалобы на судьбу. Приправленный магией щелчок пальцев оглушил раздухарившуюся компанию, заставив заткнуться. Вперёд выступила самая дородная из женщин.
— Здравствуй, матушка ворожея. Прости, что ради нас пришлось тебе с пути свернуть. Но если бы ты знала, что мы тут пережили!
— Короче.
— Завелась в деревне смерть. Пришла к нам, как учуяла, что детишки болеть начали. Уже двоих забрала, остальных вот-вот утащит! По дворам ходит, безносая, в избы нос суёт. Куда ни зайдёт, всюду плач и детские крики.
Любава слушала, нахмурившись. Перебирала в голове все напасти, какие знала или встречала.
— Безносая, а нос суёт, — укоризненно протянул Шишок. — Наглая, видать. Что делать будем, госпожа?
— Где она сейчас? — поинтересовалась ворожея. Разом загомонившие бабы бросились на колени перед Колючкой. Та оглянулась, взглядом предлагая шибануть парочку ближайших копытом. — Да замолчите вы! Говорит только одна! Где. Сейчас. Смерть?
— Как же, матушка? Она только ночью является, днём не видали мы её, — ответила большуха. — Отдохни с дороги, поешь, а ночь придёт, так её и изведёшь, избавишь нас, сирых…
— Живо по избам! Ты, старшая, веди к себе, остальные с глаз прочь!
Изба большухи оказалась такой же неопрятной, как её хозяйка. Всюду набросаны вещи, какие-то кули свалены по углам. Стол качался, лавка немилосердно скрипела, зато закрома были богатыми. Чего там только не лежало. Баба таскала на стол соленья, вяленое мясо, яйца, бегала и суетилась. Шишок уписывал за обе щеки, а Любава, погружённая в раздумья, медленно жевала чёрствый бок пирога.
За окном слышались перешёптывания и оханье непослушавшихся клуш. Их распирало любопытство и желание поскорее узнать, что там делает ворожея и её невзрачный помощник. Это раздражало и отвлекало от мыслей.
Большуха ушла, оставив путников отдыхать, за окном возбуждённые голоса встретили её кучей вопросов. Баба умудрялась в общем гаме расслышать каждую товарку и ответить полно, богато приукрашивая и перевирая действительность.
Наконец стемнело. Любава с Шишком стояли перед избой, на которую указала большуха. Её подружки определили этот дом, как "тут дочка заболела, помереть должна со дня на день". На стук дверь открыл молодой мужчина, сам кажущийся больным. Бледное лицо и круги под глазами, держится за притолоку, будто вот-вот упадёт.
Ворожея легко отодвинула его в сторону и вошла в избу. Хозяин поплёлся за ней и упал на вовремя подставленный Шишком стул.
— Знаешь, кто я? — Любава дождалась кивка и продолжила. — Расскажи, что здесь происходит.
— Дочка заболела, — с трудом разлепил сухие губы мужчина. — Легла и не встаёт, только плачет иногда. От боли.
Он сам всхлипнул. Ворожея накрыла его руку своей, передавая магический посыл успокоения. Хозяин дома вытер воспалённые глаза и судорожно вздохнул.
— У соседок, говорят, тоже детишки слегли. А недавно слух пополз, что они…
Мужчина уронил голову на руки и затрясся в беззвучном рыдании.
— С чего ты взял, что это правда? Что соседки-то говорят?
— Ничего не говорят, заперлись в избах и выходить не желают.
Любава ещё больше нахмурилась. Странные дела тут творятся. Если дети умерли, тогда понятно поведение родителей. Ничего не захочешь, кабы ещё сам на себя руки не наложил. Надо было навестить их днём. Ворожея досадливо стукнула кулаком по столу.
— Кто там, Любочад? — раздался женский голос из-за закрытой двери комнаты.
Мужчина открыл рот ответить, но Любава уже шла туда. В тёмной спаленке еле горела лучина. Сидящая возле кровати женщина вскочила, загораживая собой лежащую в постели девочку. Глянув в испуганные глаза, ворожея успокаивающе подняла руку.
— Тише, дочку не тревожь. Мы помочь пришли. Садись уже, а то как бы мне тут работы не прибавилось.
Ноги женщины подкосились, и она упала обратно на стул. Девочка завозилась, постанывая, материнская рука опустилась на лоб, и та успокоилась, задышала ровнее.
— Что с ней? — спросила Любава, глядя на искусанные губы ребёнка. Мокрое от слёз и пота лицо белело в сумраке комнаты.
— Я не знаю, матушка ворожея. Не встаёт, не ест ничего. Ночью криком кричит, губки все в крови. Сначала думали, кровь горлом идёт. Помоги…
Сжав зубы, Любава заставила себя успокоиться и кивнула.