— Пошли? — почти заискивающе прошу Артёма.
— Пошли, — просто соглашается младший Черныш.
Мы отодвигаем дверь, ведущую в соседний салон, и увиденное заставляет замереть на месте. Настоящий лазарет в воздухе. Люди на мобильных койках с капельницами, с проводочками, снующий около них медперсонал, пищат приборы, тихо переговариваются врачи. Мне становится стыдно, я занимал отдельный салон. Видимо, для тяжелобольных, моё место могло спасти чью-то жизнь.
— Ну, что встал? Пойдём, нам придётся спускаться вниз, в грузовой отсек, — предупреждает Артём.
Проходим мимо действительно больных людей. Приближаясь к очередной двери, Чёрный набирает цифровую комбинацию, оказываемся в совсем уж маленьком пространстве. Люк открывается, приглашая спуститься, я опять начинаю сходить с ума —Аня близко!
— Не понимаю предвзятость общества к употреблению горячительных напитков в утреннее время. Бодрость должна быть утром, а её угасание — ближе к вечеру, — да неужели?! Серафима Андреевна? Здесь?! — Но тебе, Анна, я, конечно, не предлагаю. В тебе что дури, что бодрости — хоть отбавляй.
— Бааааа, ну хватит Аню трэшить, она и так в шоке, — неожиданно влез нежный голосок.
— Что значит "трэшить"? Сколько раз я говорила тебе находить более красивые слова?
— Adiuva me deos (лат. Помогите мне, боги) — её голос… я больше ни о чём не думаю, порывисто приближаясь к… КЛЕТКЕ?!
Глава 20
Я не помню, что за идиотизм происходил после того, как я оказалась рысью. Так сказать? ситуация из серии: "очнулся — гипс". Помню, что кто-то вытирал мне лицо (или морду?), приговаривая:
— "Вампир она, что ли? Столько крови из Ваньки выдула".
Я не знаю, что сделала с Вершининым. Вроде на тот момент (который я не припомню) он и не был "Вершининым".
На итоге голова не болит, живот функционирует, внешних и внутренних повреждений нет. А душа (или что там у меня) поёт и танцует, потому что рядом со мной дорогой Ванька. Я его прям чую.
Первыми людьми, которых помню после оборота, были бабуля, Дашка-барс и любимый братюня Кирка.
— Она очнулась! Фима Андреевна, Даша! — я увидела взволнованную мордашку Кира, почему-то между нами были серебристые прутья клетки.
— Анна! — бабушкино лицо тут же проявилось за спиной брата. — Ты как?
Что за растерянный вопрос? И вообще, где мы? Почему вокруг полумрак, а прутья клетки такие яркие? И почему я сижу в клетке, а рядом со мной урчит Пятнашка?!
— Shitty (англ. дерьмово).
Сказала неправду. Нормально я себя чувствую, бодро даже. Только не нравились мне эти прутья и руки мои в шерсти тоже не нравились. А ещё я разобралась с происхождением звука мерного постукивания и неудобства! Аккуратный, коротенький, но толстенный хвостик бился об пол моей клетки. Нет, он мне не мешал, но от неожиданности я подскочила.
— Какая ты… хорошенькая! — перед прутьями появилось изумлённая мордашка Дащки.
— Можно зеркало? — нетерпеливо попросила я. — Хочу посмотреть, какая я хорошенькая.
— Ой, какой классный у тебя хвостик, — словно не замечая моей просьбы, продолжала петь барсик. — Как у степного каракала. Вот бы мне такой.
— Зеркало, дайте мне зеркало!
— А я бы всё-таки хотел более длинный, а то как у бобтейла какого-нибудь, ну или у пиксибоба, — и это мой брат!
— Ты вообще змеёныш! — рявкнула я, пытаясь рассмотреть себя в полутьме.
— Грубо и несправедливо, — угрюмо ответил Кир.
— Это же Индиана, ей вообще трудно угодить. Ей все не нравятся, все неинтересны, — тааак! Бабуля подключилась!
Надежды на получение даже маленького зеркальца у меня не осталось. Ну а собственный осмотр привёл к неутешительным выводам.