Такой ее и нашли. Обнявшей согнутые колени, уставившейся в мертвый камин полумертвым взглядом. Кто бы знал, чего стоило ей не заплакать в ту же минуту? Лишь представив, как она открывает рот и говорит, мол, все кончено, Фреда ощутила терзающую горечь, от которой слезы так и наворачивались. Даже цветы были приятнее на вкус — правда, он ее убивал. Во всех смыслах, приходивших на ум.
— Леди Инквизитор! — это с волнением воскликнула Жозефина, всегда радушная и отзывчивая, абсолютно не заслуживающая того, чтобы делать ей больно. Она поднялась сюда вслед за военачальником и тайным канцлером, чьи сердца тоже придется разбить. Расколоть их на части, чтобы они стали так похожи на ее собственное. Фреда в мыслях обратилась к Создателю, умоляя простить ей грех: сейчас она причинит им много боли. Позже — вынесет еще больше и в одиночку.
Это называют искуплением?
Она остерегалась смотреть этим людям в глаза и потому не увидела, с каким выражением лица (должно быть, на редкость участливым) Лелиана спросила:
— Что с вами, миледи? Вам плохо?
Ей было очень, очень, очень плохо.
Поэтому она сказала:
— Мне… нездоровится.
Голос Вестницы от природы был низким, однако хрипотца — эхо долгого кашля — окрасила его в беспросветно черный тон. Раньше ей неплохо удавалось скрывать свои чувства (по крайней мере, она хотела в это верить), но теперь… Понимала же она, что проживет немногим дольше наспех состряпанной полуправды? Так зачем устраивать бег наперегонки с неизбежным?
Затем, что ей было страшно.
Симптомы смертельной болезни пока еще были менее явными, нежели притаившийся в сердце испуг. Дрожали полные губы, дрожали ресницы, а руки так и вовсе тряслись бы, если бы не сомкнулись в кольцо и пальцы не впились в предплечья. Длинное худое лицо вытянулось еще сильнее; никто не помнил его таким бледным. Даже глаза потускнели, словно их природному цвету наконец удалось просочиться сквозь магический лиловый оттенок. Серые напоминали о пепле у Храма Священного Праха. И о пепле в остывшем камине.
Она бы сказала: «Мне не хочется покидать вас».
Сказала бы: «Я всего лишь хотела любви».
Но вместо этого было скупое: «Мне нездоровится».
— Я приведу штабного лекаря, — сообщила Лелиана, всегда готовая развить бурную деятельность. Виновница их опасений с отчаянием выдохнула: «Не надо», — и не была услышана. Крепкие руки Каллена подхватили ее и потянули вверх после подсказки от Жозефины: «Нужно уложить ее в постель». А Фреда, едва очутившись на ногах, вдруг поняла, что внутри все переворачивается. Нет, пробивается. Нет, пробирается…
Нечем дышать.
— П-прочь! — в ужасе гаркнула она. Вырвавшись из капкана чужих рук, Фреда почти вслепую привалилась к одной из опор прикроватного балдахина, съежилась и зашлась в душераздирающем кашле. Лепестки гадким комком выскользнули из гортани и забили рот, и теперь лишь ее сдвинутые пальцы не давали им вырваться, подобно бранным словам. Каллен, Жози и не успевшая оставить их Лелиана смотрели на это с одинаковой растерянностью на лицах.
А когда Инквизитор отняла от своих губ ладонь с лилово-розовой мешаниной в ней, то общая растерянность сменилась неверием и ужасом.
В наступившей полной тишине Фреда позволила себе чуть-чуть отдышаться, а затем неизбежное оставило ее позади.
— Это заболевание, — начала она отстраненным, усталым тоном, — имеет магическое происхождение. Оно очень редкое и заразное. Но не волнуйтесь: вы вне опасности, пока не дотронетесь до лепестков.
— У тебя… у тебя внутри… — Каллен выглядел так, словно его со всей силы ударили под дых. Или даже так: словно он рассчитывал получить под дых, а жестокий удар пришелся по голове.
— Сорняк. В моих легких прижился сорняк и теперь прорастает… сквозь… — Услыхав, как испуганно охнула Жози, Вестница проглотила то, что собиралась сказать. У них еще будет время обдумать это, вообразить себе самый страшный (и, безусловно, правдивый) исход; они взрослые, побитые жизнью люди с хорошим воображением. Любые детали излишни. — Пока что выходят только лепестки, но со временем это будут бутоны. И лекарь, даже самый умелый, тут не поможет. Я пытаюсь сказать, что эта болезнь часто бывает…