Потому что дура. Потому что думала, что получится помочь. Потому что не могла сидеть на месте, зная о том, что там произойдет.
— Испугалась за вас… — И это правда. Частично.
— Дура. — И руки его крепко сжимают меня за талию, он носом зарывается в складки свежей, уже не пахнущей соусом и воском, футболки на моем животе, заставляя вздрогнуть. — Просто дурочка. — Да… Дура с большой буквы. Тут он прав.
Я чувствую, как он все сильнее тулится ко мне, словно пытаясь вдавить меня в себя, боясь, что я вот-вот и исчезну, выскользну из рук клиновом листом, теряясь в вихре осеннего листопада.
И я касаюсь его волос неуверенно поглаживая, перебирая пряди. Я бы, наверное, заплакала, но сил не было. Надоело. Хватит слез, они не помогают, а делают только хуже. Я уже на рыбу-шар похожа, — так сильно опухла.
Чай уже давно остыл, а он все не отпускал меня, да и, если честно, я и не против. Так мне спокойно. Так мне тепло и комфортно. Словно и не было ничего плохого неделю назад, но он, видимо, решает напомнить обо всем произошедшем со своей стороны:
— …Когда я избивал Казутору, — Голос был хриплым, приглушённым. Он не отстранялся от меня и звуки терялись где-то в складках ткани. — Я готов был его убить. Меня словно волной накрыло. — Я слушала, внимательно. Вот и настало время поговорить о его черном импульсе, да?
Он решил мне открыться, довериться, и от осознания этой маленькой истины, стало очень тепло где-то там, под ребрами.
— А потом я услышал голос Баджи… Резкий всплеск крови перед глазами, крик и все опять помутнело. — От упоминания имени друга меня все так же по колючему больно. — Когда я увидел тебя и Баджи в крови, словно в пелене, мне стало страшно. Я думал, что на тебе твоя кровь. — Пальцы мои вздрогнули, путая и без того закошлаченые, моими же манипуляциями, волосы. — И меня накрыло по-новому. Не так, как впервые раз, словно от волны… В этот раз мне казалось, что меня придавило камнями, а внутри опустело. Так резко, словно сердце вырвали. — От каждого его слова по телу пробегал рой мурашек, а в горле неизменно стоял ком. — А потом Такемичи выскочил перед Казутору. Я думал убью и его, но он начал кричать что-то про Баджи, выронил талисман, — Его руки сцепились в замок на моей спине сильнее, сдавливая меня в объятия с новой силой. — Потом уже я слышал твой крик. Ты просила успокоиться… — Он выдыхает, скользя носом по моему животу, как котенок, попавший под дождь и внезапно обретший кого-то, кто забрал его с холодных улиц домой.
Я и впрямь просила его остановиться. После последних слов Кейски вскочила на ноги, вся в слезах и крови помчалась на помощь Ханагаке. Умоляла остановиться, кажется даже упала на колени.
— А потом все закончилось… — Закончилось. Были ещё какие-то слова, действия, я уже и не вспомню. Все было как в тумане. Но я помню, как Казутору остался с телом Кейски на той злополучной свалке, склонившись перед всеми уходящими в поклоне.
Парень замолк, наконец отстраняясь и вставая на ноги.
— Майки… — Он смотрел на меня так грустно, так отчаянно, что мне просто не оставалось ничего другого, как обнять.
Его руки мягко меня толкнули, и я бы возмутилась, не коснись он моего лица, склоняюсь ближе и внимательно рассматривая меня, наверняка подмечая жуткие мешки под глазами и в целом не первой свежести вид.
— Я помню о том, что ты мне говорила, тогда, перед третьим августа. — Глаза у него черные, глубокие, самые прекрасные из всех, что я видела, а видела я, за свои две жизни, много людей. — Чтобы я не убивал, даже если это будет местью за тебя. — Я кивнула. Да, говорила. И сейчас бы сказала тоже самая, не сжимай он мои щеки так сильно. — Я не сдержу это обещание. — Почему-то я так и думала, но надеялась на лучшее. — Поэтому пообещай мне, что не умрешь. Что не оставишь. — Ему явно тяжело говорить это все так откровенно, напрямую. Наверное, этому человеку легче показать свою привязанность, чем рассказать о ней. Но он просит, то и дело запинаясь. — Просто будь всегда рядом.
Его ладони такие теплые, согревающие, и их так неприятно отрывать от собственного лица, но по-другому я бы вряд ли смогла ответить, не прикусив при этом язык.
— А я и не планировала тебя отпускать.
Он выдыхает, мелко улыбается и нежно, трепетно, словно я из хрусталя, целует. Губы у него мягкие, такие же теплые, как и он весь. Слегка потрескавшиеся от осеннего ветра, но такие любимые, такие желанные, но внутри что-то непонятно колит, словно от угрызения совести перед чем-то невидимым, и я, отстраняясь, облокачиваясь об его грудь лбом, тяжело дыша.
В голове эхом стоят последние слова Баджи. " А я ведь влюбился в тебя». Придурок… О таком не говорят на смертном одре. Не заставляют жить с этим.
Майки стоит молча и кажется даже не дышит. Я его обидела, отстранившись? Точно обидела, такой уж он человек. Мне нужно объясниться и в голову ничего, кроме правды, не лезет:
— Майки, ты знал, что я нравилась Кейске?
Он наверняка хмуриться, но вздрагивает отстраняясь, заставляя меня поднять голову и взглянуть на него. Такого усталого, сонного, с темными кругами под глазами, лохматого.
— Знал. — Улыбается воспоминаниям выгибая брови в печальной дуге. — Он сам мне об этом сказал.