— Ну надо же, а я почему-то думал, что в семье елки всегда наряжают все вместе, и по-другому не бывает.
— Бывает, — сказала она. — Еще как бывает! Родителям некогда было заниматься такими пустяками. К тому же, они считали, что каждый должен делать свое дело. Обычно, у нас собиралось много гостей. Мама устраивала большой прием, и все хвалили ее вкус и новогодний дизайн. Не могла же она ударить в грязь лицом, предъявив гостям елку, наряженную как попало какой-то сопливой девчонкой. Все украшения, каждый год самую последнюю коллекцию, декораторы обычно привозили с собой, а потом забирали обратно.
Мы накрыли стол здесь же в комнате. Миа зажгла короткие толстые свечи, спрятав их в матово-белые круглые стаканчики, украшенные прозрачным рисунком снежинок, и расставила между тарелками с аппетитными закусками. Ближе к двенадцати она достала из холодильника принесенное мной шампанское, и первые минуты нового года мы встретили тонким, хрустальным звоном бокалов и традиционным поцелуем.
— Ты загадал желание? — спросила она меня.
— Нет, — сказал я. Мои желания, настоящие желания, то чего я бы действительно хотел, не имели ни малейшего шанса исполниться. Так какой был в этом смысл.
— Почему? — вновь спросила она, испытующе заглянув мне в лицо.
— Не знаю. Может потому, что не верю ни во что такое.
Я допил шампанское и поставил бокал на стол. Миа продолжала держать свой в руке, обхватив его тонкими пальцами. Дорожки золотистых пузырьков в ее фужере, обгоняя друг друга, быстро бежали к поверхности. Негромкая музыка, лирические композиции ее любимой группы «Прогулка в Мемфис», настраивали на мечтательный лад. Глаза Миа от вина заблестели, а теплое мерцание свечей добавило мягкости и нежности чертам ее красивого лица. Я откровенно любовался им, и видел, что Миа это очень нравится. Мне хотелось сказать ей какая она сейчас необыкновенная, совершенно не такая как в обычной жизни, не такая, какой знали ее в институте. Словно существовало две, непохожих друг на друга Миа. Одна — холодная, недоступная, даже высокомерная, избалованная вниманием и всеми другими благами особа, дочь влиятельных родителей, своя на всех светских тусовках города. И другая Миа — нежная и ласковая, немного капризная, но милая и заботливая. Иногда по-детски непосредственная и обидчивая, и вместе с тем решительная и даже безрассудная, прекрасная хозяйка. И мне почему-то казалось, что такой знал и видел ее только я.
— А я загадала, — улыбнулась Миа.
— Расскажешь?
Она отрицательно замотала головой. Волосы разметались у нее по открытым плечам, несколько прядей упали на лицо, зацепившись за кончик носа и она лихо сдула их, сложив губы трубочкой:
— Нет, ни за что! А то не сбудется.
— Тогда молчи! — я приложил палец к губам, видя, по ее решительному виду, что она собирается все же открыть секрет. Который, если подумать, не был такой уж тайной. Во всяком случае, я примерно представлял, что это было за желание, и не скажу, что так уж хотел его услышать. К своему стыду.
— Лучше, закрой глаза, — попросил я, и после того, как она послушно сомкнула ресницы, дотянувшись до рюкзака, достал завернутый в пеструю подарочную бумагу, пакет. Вложил ей в руки и сказал: «Не знаю, правда, понравится тебе или нет.»
Она не сразу открыла зажмуренные глаза, сначала ощупав плотный сверток руками. И только потом, оглядев его со всех сторон, стала осторожно, стараясь не порвать бумагу, разворачивать. Наконец, достала картину и замерла, разглядывая ее. Несколько минут мы провели в молчании, а потом она произнесла несколько удивленно, не отрывая от портрета взгляда:
— Это я? Ты действительно меня такой видишь? Именно такой?
— Нет, — сказал я, — на самом деле ты лучше, гораздо лучше. Это бледная копия прекрасного оригинала.
— О, Эрик, — она прижала холст к груди, щеки ее порозовели. — Так здорово! Ты прекрасный художник. Почему ты раньше никогда не показывал мне свои работы.
Я пожал плечами:
— Как-то не было подходящего случая. Да и потом, здесь нет ничего такого. Особенно в сравнении с тобой настоящей.
— А мне кажется, что это здесь, — Миа снова посмотрела на картину, осторожно проведя по ней ладонью, — больше настоящего, чем во мне.