– По-разному. Когда у него оставалось еще несколько месяцев, он держался, – Ингрэм похлопал себя по лбу. – Все так же умен с дерзким языком, как у тебя. Но когда ему оставалось все меньше времени, Поуп словно уходил в себя. Не желал видеть посетителей. Ему не хотелось, чтобы кто-то видел его в инвалидном кресле или заметил лекарства, которые он принимал.
Я знала, что последнее было правдой. Я сделала все от меня зависящее, чтобы убедить его, что хотела вернуться домой и позаботиться о нем. Но Поуп не разрешил. Он сказал, что если я даже явлюсь на порог, то в дом меня никто не впускать не собирался. Боже, это было больно. Но отец был не из тех, кто бросал слова на ветер. Если он что-то говорил, то держал слово.
– Оставайся в университете. Получи степень магистра. Я горжусь тобой, Молли. Так сильно горжусь. Твоя мама сейчас смотрит на тебя сверху и широко улыбается, совсем как раньше, – он закашлялся, и я крепче схватила телефон.
– Пап?
На линии раздалось еще несколько тяжелых покашливаний, означающих большие неприятности, прежде чем Поуп вернулся к телефону.
– Я сейчас абсолютно серьезен. Не утруждай себя приезжать. Половину дня мной занимается Ингрэм, а вторую половину я сплю благодаря этим чертовым таблеткам. Ты ничего не упустишь.
– Я все же думаю, что должна быть там...
– Нет! – его отказ был резким, как удар хлыста. – У тебя и так достаточно плохих воспоминаний о смерти Лурлин. Не хочу, чтобы к этому добавилась и такая память обо мне. Я люблю тебя. Мне нужно, чтобы ты уважала мои желания и держалась подальше. Можешь сделать это для меня, бельчонок?
Бельчонок. Он не называл меня так с двенадцати лет. Когда я была ребенком, то имела привычку лазить по всем деревьям, попадавшимся на глаза. Иногда когда папа выходил на мои поиски, я сидела на высоте в двадцать футов и пыталась подняться выше. Тогда он прозвал меня бельчонком.
Я не хотела соглашаться на его условия.
– Пожалуйста, бельчонок. Пожалуйста, – его голос дрогнул.
– Ладно, – уступила я. – Я не приеду.
– Спасибо тебе, – его вздох раздался в телефонной трубке. – Спасибо. А теперь возвращайся к учебе. Я уже сплю на ходу. Чертовы таблетки.
– Ладно, пап. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, Молли.
– Молли? – Ингрэм сел и склонился ко мне, вытирая грубой подушечкой пальца мою щеку.
– Прости, – я провела рукавом по лицу. – Просто вспомнила один из последних наших разговоров с папой.
Он встал и опустился на кофейный столик, слегка поморщившись, когда положил больную ногу на диван.
– Не надо, – я кивнула на его колено. – Тебе будет больнее.
– Я ничего не почувствую. Спасибо тем таблеткам, которые ты дала, и алкоголю, – уголки его губ приподнялись, и я поняла, что у него замечательная улыбка.
– Почему ты никогда не улыбаешься? – вопрос сорвался с губ прежде, чем я успела его обдумать.
Он пожал плечами.
– Я улыбаюсь.
– Когда?
Он провел ладонью по скулам, в камине потрескивал огонь, и до нас доносился тихий храп Тани.
– Ну, давай повспоминаем. Может, когда я был на родах теленка. Я чувствовал, что улыбался, – его слова сняли напряжение, грозившее меня поглотить.
– В самом деле? – я могла представить, как он помогал с родами. Рукава его рубашки закатаны, а большие сильные руки готовы тащить теленка, если что-то пойдет не так.
– Конечно.
Обернувшись, я хитро улыбнулась.
– Что еще заставляет тебя улыбаться?
Он удержал мой взгляд, хотя его глаза были немного стеклянными. Все-таки алкоголь и болеутоляющие таблетки – мощная смесь.
– Может, еще кое-что.