— А почему не Чикассо, не Чуриков, не Марк Чагал? — дерзил Тетерин, досадуя, что его дерзости остаются без внимания.
— Ваше остроумие свидетельствует о том, что ваш разум чрезвычайно наполнен энергией Ч, — отвечала Мара Петровна.
Потом даже были танцы, как ни странно, под простую «Аббу», а не под Чайковского или Частоковича. Сергей Михайлович малость захмелел от крымских чёрных вин, ему было хорошо, и он готов был сколько угодно терпеть всю эту че-пуху во имя с-частья Евдокии. Затем было таинство встречи полно-Чи, в темноте, с миганием каких-то блуждающих огоньков, в которых мелькали тени, раздавались таинственные голоса, а Сергей Михайлович и Евдокия принялись бешено целоваться, и за это Тетерин был в те минуты неизъяснимо благодарен опасному чудаку Чернолюбову.
Во втором часу ночи Сергей Михайлович наконец-то уговорил её ехать в пустующую квартиру дома на набережной, и они поехали. Там до утра продолжались танцы, обниманцы, поцелуи, разговоры, Евдокия вдруг принималась читать свои стихи, которые даже казались недурными, хотя Тетерину всё равно хотелось схватить их и изорвать на мелкие клочки.
Он снова застонал, вспоминая все свои ночные и утренние мучения, коим подвергла его бунинская героиня, Евдокия Николаевна Уханова, правнучка одного весьма пламенного революционера. И воспоминания об этих муках не отпускали его до самого дома.
— Интересно, — пробормотал он, останавливаясь в родном дворе, — что получится, если вместо Ч взять другую букву?
Эта мысль увлекла его. Например, X. Можно было бы создать религию X, враждебную религии Ч. Хотя, это, конечно, для хохлов — рух, Хмельницкий, хвылынка, Харьков, Херсон. Он вылез из «мыльницы», закрыл её, пошёл в свой подъезд. Мысль работала. Смешно было переводить слова из системы Ч в систему X: Чернобыль, Чуйков, Чуев, черепаха, череп...
И тут, в темноте подъезда, едва он ступил на лестницу, его сильно ударили по этому самому черепу. Сергей Михайлович упал, стукнувшись плечом о стенку и испытывая грозный гул в правом ухе.
— Эх ты! — раздался ушлый голос. — Извиняюсь! Недоразумение.
И — бегство шагов.
Вот оно какое, завершение этого утра! Удивительно, как Сергей Михайлович не потерял сознание от столь сильной оплеухи. Он сел на ступеньку, потрогал свой ушибленный кранион. Ухо горело, но крови не ощущалось. Хорошо, что его по недоразумению не изрешетили, с контрольным выстрелом в голову. Плечо тоже болело.
— Прекрасно! — прокряхтел Тетерин и, поднимаясь на свой этаж, уже не переводил ничего из Ч в X.
Дома, в прихожей, он первым делом обратил внимание на стопку так называемых оппозиционных газет.
— О! Опять тебя Вера Ивановна просвещает, — сказал он матери, вышедшей навстречу из кухни. Взяв в руки газеты, просмотрел — «Завтра», «Советская Россия», «Русский вестник», «Империя», «Бестия»... С последней страницы «Бестии» глянуло жуткое лицо Чикатило, над которым зиял заголовок: «Герой нашего времени».
— Дай почитать, — попросил он Людмилу Петровну.
— Не дам, ты до них не дорос, — сердито выхватила мать из рук сына газетное сокровище.
— Что ж, по-твоему, я тоже питекантроп?
— Нет. Ты — римский мир периода упадка.
— Который встречает варваров рои? Понятно.
— Где был? Голодный?
— Я ж тебе звонил от Евдокии.
— Звонил. Я не верила. Правда, что у неё был?
— У неё.
— Женишься?
— Если сегодня чакра откроется.
— Как дам сейчас! Чакра! Грубиян!