Глава 2. Посылка без адреса
Утро в библиотеке началось не с звона ключей или шороха страниц — оно началось с тишины, плотной и вязкой, как не выспавшийся кисель. Сквозь неё Николай пробирался, как через старую штору из трёхслойной ткани, которая всё ещё пахнет чужими руками.
Он вошёл в здание чуть раньше обычного. Дверь, как и положено, открылась со скрипом — не жалобным, а уже каким-то равнодушным, будто сама зевнула. Внутри пахло бумагой, утренней пылью и холодным металлом радиаторов, которые должны были бы греть, но лишь изображали участие. Свет в коридоре мигал лениво, выдавая электрическую слабость старого здания, которое не столько служит людям, сколько тянет срок.
Он прошёл мимо гардероба, по пути нащупывая в кармане пуговицу. Большая, круглая, с тремя дырками, чёрная — как зрачок. Когда-то он её потерял, и жена пришила новую, не такую, как остальные. Это было за неделю до того, как она исчезла в больничной палате, из которой не возвращаются с рекомендациями. Пуговица осталась. Николай почти всегда прикасался к ней, когда чувствовал, что что-то пошло не так. Утром — самое время для таких жестов.
Он сел за стойку, щёлкнул термос, налил чай. Напиток был тёплый, но не согревающий — как вода из-под крана, что долго бежала по холодным трубам. Стакан треснул ещё на прошлой неделе, но держался — как и он сам. По краю трещины шла тонкая паутинка, напоминающая морщину. Удобно — стакан стареет вместе со мной, — подумал он. И тут же осёкся. Нет, он просто трескается. Это не одно и то же.
Всё казалось на месте. И всё — не совсем. Как если бы библиотека за ночь слегка переродилась, сместилась, выдохнула и теперь наблюдала — не глазами, а полками. Было ощущение, будто её стены чуть-чуть развёрнуты не туда, и если долго смотреть на угол зала, то можно заметить, что он не тот угол, что вчера.
Он провёл рукой по столешнице — пыль легла ровно, как на крышке гроба, который никто не открывал. Внутри библиотеки было тихо, но не мирно. Не уютно. Не глухо. Просто тихо, как в тех домах, где забыли закрыть часы на батарейках — и они всё ещё тикают, даже когда никого нет.
— Ну и ночь… — прошептал он, не вслушиваясь. Голос будто вышел из другого тела, более сухого, старого. — А ведь только началась.
Эта фраза застряла у него в языке с прошлой смены. Не как воспоминание, а как заноза. Он не мог сказать, почему именно она, и почему сейчас. Вроде бы утро. Новый день. Но всё вокруг, вплоть до чайного налёта на кружке, кричало: продолжение, не начало.
Он поставил чашку, встал, потянулся — суставы хрустнули вразнобой, как будто спорили, кто старше. Прошёл до окна, посмотрел на улицу: снег. Грязный, измятый, как одеяло в поезде. По дорожке тянулся след от велосипеда или коляски — странно ровный. Ни одной вмятины сбоку. Как будто не катили — протянули.
— Просто утро, — сказал он себе. — Просто новая смена.
Пальцы легли на пуговицу. Она была холодной. Чужой.
И что-то в глубине его тела, в самом центре — между желудком и памятью, — нехотя шевельнулось.
Утренний свет в библиотеке не столько освещал, сколько просачивался — тускло, стыдливо, как человек, который пришёл на похороны без пиджака. Он ложился на пол серыми лоскутами, не проникая, а ложась сверху, как плесень на холодной посуде. Под ногами воздух казался тяжелее, чем в груди, — сырость медленно выползала из бетонного основания, ползла по щиколоткам, въедалась в носки и напоминала: здесь греют не батареи, а привычка.
Скрип тележки раздался из коридора — знакомый, вроде бы безобидный, но сегодня в нём была новая, дребезжащая нота. Как будто одна из колёсных шпилек ослабла и теперь звенела на поворотах. Скрип был не громким, но — навязчивым, как старый вопрос, на который ты однажды не ответил, а он продолжает приходить письмами.
Капля. За стенкой. Пауза. Ещё одна. И ещё. Вода капала так, как будто кто-то нажимал на кнопку — вручную, терпеливо, методично. Не утечка — ритуал.
Николай сидел за стойкой и не пытался согреться — просто ждал, когда тело привыкнет. Он уже знал, что библиотека по утрам холоднее, чем ночью. Не физически — сущностно. Будто стены стягиваются, тянут к себе остатки сна, в котором здание всё ещё было другим. Возможно, живым. Возможно, старше.
Он открыл журнал приёма — бумага хрустела, как сухая кожа на ладонях. Перевёрнутая страница оставила на пальце крошечную занозу — видно, срезался край. Он сунул палец в рот, попробовал кровь: железо, пыль, вялость.
— Если утром всё будет нормально — значит, показалось, — сказал он и сам себе не поверил.
Фраза повисла в воздухе, не найдя куда сесть. Была в ней неуверенность, замаскированная под рутину. Как если бы заключал сделку с домом, в котором жил, но которому больше не доверял.
Он встал, потянулся, прошёлся до входной двери — просто так, проверить, не заела ли пружина. Всё работало. Всё было на месте. Но не было ощущения места. Будто библиотека слегка сдвинулась в пространстве, на полградуса, и теперь не совпадала с собой. Пол — тот, стены — те же, но каждый шаг отдавался не в пятку, а в живот.