«Ну, началось…», — подумал он.
Или — ему подумалось.
Внутри не было ужаса. Было вовлечение. Как в старом сновидении, которое возвращается спустя годы — не пугает, но забирает за руку. Тихо. Не спрашивая.
И он не сопротивлялся.
Он поднялся со скрипом, как старая кровать в пустом санатории, — сдержанно, но с явным намёком на возраст. Ноги гудели от долгого сидения, колени хрустнули — звук неестественно громкий, как будто библиотека отозвалась: слышала. Он потянулся за фонариком, лежавшим у дверцы шкафчика. Холодный металл, гладкий. Пальцы обхватили его крепко — не как инструмент, а как амулет.
Книга осталась лежать на столе. Не закрытая. Не перевёрнутая. Просто оставленная. Как след. Как пустой стул после того, кто только что встал.
Николай шагнул вглубь читального зала. Свет оставался за спиной — тусклый, неуверенный. Перед ним начинался полумрак, пыльный и вязкий, как вода в заброшенном бассейне. Стеллажи стояли, как надгробия, и от них веяло старым деревом, заплесневевшей фанерой, засохшим клеем и теми годами, когда книги ещё читали голосом.
Он шёл медленно. Пол под ногами не скрипел — давил. Каждое движение отдавалось в спине, как будто библиотека запоминала шаги. Внутри тела — напряжение: не страх, а слушание. Уши ловили всё: каплю за стенкой, лёгкое дрожание воздуха, щелчок реле в щитке, которого раньше он не слышал.
И вдруг — шорох. Еле уловимый. Как будто кто-то перевернул страницу где-то в глубине зала. Не быстро. С бережной нерешительностью.
Он остановился.
Дыхание сбилось. Лёгкие будто не были готовы к задержке. В груди стало сыро, как в подвале весной. Шея напряглась. Он не смотрел туда, откуда шёл звук. Сначала — просто стоял. Проверял: это был звук или мысль?
Фонарик — в руке. Он включил его. Щелчок был резким. Луч дрогнул, как пламя спички в ветреном углу.
Свет ударил в стеллаж — книги, корешки, всё привычное. Пыль закружилась, как мелкие насекомые в янтаре. Он медленно повёл фонарём вправо — ничего. Влево — тень. Длинная. Слишком длинная для стеллажа.
Он сделал шаг.
— Есть тут кто…? — выдохнул.
Слово вышло не голосом. Полушёпотом. Как если бы он пытался не спугнуть нечто, чего не должно быть. Или — убедиться, что оно не ответит.
Никто не ответил.
Но тишина изменилась. Она теперь знала, что он сказал. И это было достаточно.
Луч фонарика дрожал в его руке, как будто свет не хотел достигать цели. Пятно скользило по полу, по корешкам, по пыльным спинкам стульев — и, наконец, упало на стол. Книга. Закрыта. Ровно. Без следов касания. Как если бы она сама решила закончить разговор.
Он смотрел на неё с тем выражением, с каким смотришь на спящего человека, который только что говорил твоим голосом.
В воздухе стояла та самая библиотечная тишина — но теперь в ней что-то добавилось. Как будто вместе с книгами здесь теперь хранилось ещё кое-что. Может быть, даже кто-то.
Книга лежала на полке, будто ничего не произошло. Не пульсировала, не дымилась, не перелистывалась сама. Просто — присутствовала. Но её закрытость казалась не покоем, а задумчивостью. Как если бы она переваривала первую страницу — и готовилась к следующей.
И он понял: не он нашёл книгу. Книга — нашла его.