Лампа чуть мигнула. В животе скрутило от голода, но он не шевельнулся. Чужой голос — внутренний, но чужой — сказал: поздно жевать, когда уже глотаешь имена.
На столе карандаш соскользнул, упал. Звук был тонкий, металлический, как если бы не дерево, а гвоздь ударился о пол. Николай дёрнулся не от испуга, а от узнавания — слишком точно, слишком хлёстко. Он медленно наклонился, подобрал, подержал в руке — и положил подальше. Книга требовала ручки. Чернил. Ответственности.
Он больше не боялся её. Боялся не прочесть. Боялся остаться в стороне, когда очередная фамилия проступит сквозь строчку, как синяк под кожей.
Тетрадь лежала перед ним — не как блокнот, а как протокол допроса. Левая колонка — слова, правая — кровь. Он вывел дату: 5 февраля. Потом — фразу. Потом — имя мальчика. Напротив поставил точку. Не запятую, не тире. Точку. Чтобы больше не было вариантов.
Он ощутил, как внутри него что-то подстроилось. Словно старый шкаф, что всю жизнь шатался, а теперь вдруг стал стоять ровно, потому что наконец поставили на правильную трещину в полу.
— Пишу, — сказал он вслух. — Слышь, пиши и ты. Только без грязи.
Лампа не ответила. Книга не шелохнулась. Но воздух стал чище. Или внимательнее.
Вдали, за стеной, где не было ни людей, ни жизни, что-то царапнулось — будто кто-то вёл ногтем по списку. И на этот раз Николай не вздрогнул. Просто сделал ещё одну строчку. Оставил место под следующее имя.
Блокнот лежал открытым, точно рот, выдохнувший полфразы. Бумага потемнела в углах — не от времени, а будто от дыхания. Николай провёл пальцем по последней строчке: чернила были свежие, но он точно знал — это не его почерк. У него буквы с наклоном, почти курносые, как у старого учителя географии. А тут — прямые, уверенные, чужие. Как у того, кто не боится, потому что не живёт.
«Ты — следующий читатель. Перелистывай осторожно».
Он пробормотал, почти беззвучно:
— Ну, ладно… теперь мы вдвоём, да?
Ответа не было, но книжный воздух стал плотнее, как если бы где-то, совсем близко, открыли дверь. Не ту, что с замком и скрипом — другую, внутреннюю, заклеенную чем-то, что давно не держит.
В тетради — две страницы. Левая — цитата из книги: «Серый кот перейдёт дорогу, и за ним последует беда. Не для тебя — для того, кто глянет ему в глаза». Правая — реальность: имя мальчика, дата, улица, ДТП. Он не подписывал, но знал: дальше строчки будут писаться сами. Или — вместо него.
Карандаш медленно перекатился по столу, остановился, указывая на корешок блокнота. Николай ощутил, как по спине прокатился жаркий мурашечный укус — как если бы кто-то залез под рубашку и коснулся позвоночника пальцем.
Он медленно закрыл тетрадь. Кожа обложки была чуть влажной, как будто у живого лба. На внутренней стороне крышки проступила едва видимая сетка линий — будто карту кто-то пытался стереть, но остался рельеф. Город? Лабиринт? Или нервная система?