— Мне будет не хватать тебя, такой жаждущей, после рождения Авианы. — Он позволяет мне освободить его от джинсов, и когда я крепко сжимаю его эрекцию в кулаке, с шипением опускает лоб на мое плечо.
— Тогда тебе лучше насытиться, пока есть возможность.
Хейс расстегивает застежки на моем комбинезоне, отбрасывает нагрудник и задирает вверх термофутболку, обнажая мою голую грудь. Изменения, которые претерпевает мое тело с каждой стадией беременности, похоже, возбуждают его. Руками, языком, зубами и губами он поклоняется моему растущему и меняющемуся телу, словно это алтарь.
Он раздевает меня, а я срываю с него одежду, пока мы оба не остаемся голыми. Хейс ложится на спину и притягивает меня к себе. Я устраиваюсь поудобнее, оседлав его бедра.
— Ты такая чертовски сексуальная. — Большими ладонями скользит по моему животу, перекатывая и пощипывая соски.
Я выгибаю спину, чувствительность пронзает меня стрелами удовольствия.
— Я люблю тебя.
— Я знаю.
Я смотрю на него сверху вниз.
Хейс прикусывает губу, чтобы я не увидела его ухмылку, и терпит неудачу. Затем толкается бедрами вверх.
— Ты знаешь?
Он пожимает плечами.
— Ага.
Я отталкиваю его руку от своей груди.
— Ты пытаешься со мной поссориться?
Его руки теперь на моих бедрах, и он двигается так, что мне приходится заставлять себя не застонать от удовольствия.
— Я не затеваю ссор, Несс. Это делаешь ты.
— Я не затеваю!
— Затеваешь прямо сейчас.
— Это ты начал... О, боже! — Хлопаю ладонями о его грудную клетку, и стону, когда он входит в меня одним сильным толчком.
— Так что ты говорила? — спрашивает Хейс, его голос тяжел от вожделения, но с оттенком юмора.
Откидываю голову и вдыхаю воздух, чувствуя, как Хейс полностью заполняет меня. Я чувствую его так глубоко, так полно, и мне хочется большего. Намного большего. И начинаю двигаться.
— Да, вот так, — шепчет он. — Боже, посмотри на себя. Такая чертовски красивая.
Всю жизнь считала, что меня недостаточно. Что я недостойна любви, если не вписываюсь в рамки, установленные передо мной. Хейс был прав, когда обвинил меня в бегстве. Я бежала, чтобы избежать боли. Боль была меньше, если я уходила первой. Именно поэтому избегала сближения с его семьей в Нью-Йорке, и именно поэтому избегала сближения с ним. Если бы я позволила себе снова влюбиться в него, это могло бы закончиться только разбитым сердцем.
Но таков риск в жизни. Чтобы в полной мере ощутить свою человечность, мы должны быть готовы к тому, что нам причинят боль.
И я прыгнула. Двумя ногами, всем сердцем, прыгнула в возможность.
И Хейс был рядом, чтобы подхватить меня.
Хейс
— Хочешь подержать ее? — Я держу крошечный сверток с завернутой в него малышкой.
Авиана родилась три недели назад. И столько же времени мне потребовалось, чтобы смириться с мыслью о том, что кто-то другой может прикоснуться к ней, но теперь вся моя семья прилетела, чтобы остаться с нами на выходные и познакомиться с нашей новой дочерью. Мы все собрались вокруг нее в просторной гостиной, заставленной столами из восстановленного дерева, диванами с мягкой обивкой и толстыми коврами.
Мой брат Алекс так крепко скрестил руки на груди, что к ним никак не может притекать кровь.
— Я боюсь ее трогать.
— Это вызовет некоторые проблемы, когда появится наш ребенок, — говорит Джордан, глядя на своего мужа. Она на втором месяце беременности, и Алексу трудно свыкнуться с мыслью о том, что под его опекой находится такой хрупкий человек.
— Она выглядит такой хрупкой, — ворчит Алекс.
— Дай мне эту маленькую диву. — Кингстон протягивает руки. — Думаю, ей пора узнать, чем отличается высокая мода от прет-а-порте.
Со взглядом, говорящим о том, что ему лучше быть чертовски осторожным, я кладу свою малышку ему на руки.
— Она похожа на Ванессу, — говорит Хадсон, глупо улыбаясь маленькому розовому личику Авианы, поскольку это единственная открытая часть ее тела под плотно завернутыми одеялами.