- Чутье - главный талант игрока, - был прямой ответ.
- А кто учителя?
- Мисты бога Арея...
Тень легла на лицо Демарата, и я догадался, что достиг тех оккультных границ языческих тайн войны, переступать которые профанам запрещено. Демарат, сын Антиноя, был магом войны, посвященным в боевые мистерии эллинского бога сражений Арея и был мастером военной школы Этолийского Щита... и наемным полководцем несчетного числа варварских королей. Он умел вовремя бросать боевую игральную кость.
Демарат бережно опустил кости на дно шкатулки и закрыл ее.
- Посуди сам, Николаос, - проговорил он с неподвижной усмешкой, как будто сковавшей все его лицо. - Повстречались мы с тем же Пелеем... Положение безвыходное, как ни ломай голову: я знаю все его уловки, он знает все мои. Мы будет сражаться неделю кряду без всякого живого интереса и ясного результата. Нам перестанут платить. Единственный способ удивить друг друга - сделать игру втемную. Ты бросил... - От пронзительного взгляда гипостратега у меня морозец по спине пробежал, - ...а боги чуть-чуть замешкались... Им ничего не останется, как только исполнить тот же приказ.
Вспышка! Вместо Демарата - темное пятно в глазах... и посреди пустого ковра - тяжеленькая серебристая шкатулка... была... теперь - вся расплавленная...
Эта воображаемая картина ясно и навсегда отпечаталась в моей памяти. Я ее себе слишком четко представил.
Демарат же остался в бытии, и я прозрел: он не сгораем... этот сейф, полный древних тайн.
- Они не тронут тебя, - пророческим гласом изрек я. - Ты - свой.
Демарат то ли с печалью, то ли с облегчением уронил голову вперед - и поразил меня ровненькой плешью в нимбе седин... как будто показал мне еще одно, потайное, пустое лицо - истинно бесстрастный лик мага.
- Не ты привел варваров в сферы богов, - возвестил я не ему, а тем, кто смотрел на него через объективы моих глаз.
Демарат кивнул и поднял взгляд на меня. Лицо, человеческое его лицо, мутно окрасилось, и он словно помолодел. Лоб прям, нос тонок и свиреп, щеки и губы без мякоти и изъяна. Плёночка мрамора под плёночкой воска. Безжалостно красив был в молодости.
- Вот досада, - сказал он и вздохнул, и посмотрел с усталой любовью на Нису...
...и она приняла его взгляд, как объятия... всколыхнулась, пленительно выставив плечо и откинув назад голову. Он только что вернулся к ней издалека, прямиком со дна Аида. А она, не зная, где был ее хозяин и любовник еще пару мгновений назад, она легко догадалась: далеко, очень далеко.
Привычным падением гипостратег повалился набок, и Ниса успела подхватить его голову и устроить у себя на ногах.
- Я испробовал все на своей шкуре, - сказал он оттуда весело и безразлично. - Я знаю, что чувствуешь, когда раскаленное железо проникает в твое собственное мясо... когда стрела пробивает грудную клетку... Согласись, очень любопытно узнать, как тебе, когда сгораешь весь в мгновение ока.
- Еще приятней сыграть в кости с самим Зевсом Вседержителем, - намекнул я.
- Ты прав... хотя порой скука одолевает быстрее. - Демарат поднялся, и вновь на несколько мгновением мы остались только вдвоем в неземном, кромешном пространстве. - Но я помогу тебе найти того, кого ты ищешь.
- Ищу не я, - поспешил я отбояриться: мол, и я не я и лошадь - не моя.
- Разницы нет, - сказал, отрезал Демарат. - Раз у тебя нет выбора... Я постараюсь помочь и, может быть, в тот день... - Он подмигнул мне и указал на шкатулку.
- Не знаю, как тебя благодарить... - развел я руками.
И мы, рассмеявшись, свалились с темных высот на землю.
- Ни слова больше, - приказал гипостратег. - Только поэзия, женщины и вино.
- Одно - последнее, - уперся я. - Как у висельника...
- Как у распятого христианина? - уточнил гипостратег.
В великомученики я не годился - да и не к месту было.
- Чем все же не угодила вам Империя, которую вы с таким старанием возводили латинскими руками? - поспешил я.
Демарат поморщился сначала.
- Пытались построить храм справедливости... Платонову республику без тирана... - вздохнул он. - А стала получаться, как в еврейских преданиях, Вавилонская башня.
- Уж поверь мне, Демарат, этот фокус будет повторяться с завидным постоянством, - честно разочаровал я его.
Но он уже и не думал грустить.
- Значит, поэзия, женщины и вино, - с тем большей утвердительностью изрек он.