Самый верный способ узнать о своём друге побольше, может, хоть что-то отыскать и про его магию, и обезопасить себя — это рассказать всё родителям, пришла к выводу Нулефер. Несмотря на мрачность, осторожность, неприязнь к её магии, отец и мать всецело выслушивали все детские секреты, что она поведала им, и оказывали любую помощь, на которую сами были способны. Нулефер часто обижалась, когда родители уклонялись от вопросов про своё прошлое, но что поделать, и у взрослых должны быть свои секреты. Быть может, когда-нибудь и посвятят они её в свою жизнь — Нулефер не больно расстраивалась.
И вот, она решила, что вечером за просмотром сказа расскажет про Уилла. Да, она пообещала ему, что будет нема как рыба. Но мама и папа не враги, Элеоноры вечером дома не будет, сестра не начнёт её отчитывать, что заговорила незнакомым мальчишкой. А когда Элеонора узнаёт правду от родителей, то всё равно не причинит вреда Уиллу, просто не захочет терять своё драгоценное время ещё на одного мага. У сестры своих дел хватает, дома почти никогда не бывает, проводя время неизвестно с кем для её семьи.
Но занятая Элеонора вечером вернулась домой. Её возвращение было похоже на полёт. В тот момент, когда Нулефер с родителями уселись на одном диване, в доме послышался грохот. Хлопнула первая дверь, за ней вторая, третья, ярко слышалось, как Элеонора бежит с первого на второй этаж и закрывает дверь своей комнаты. Оделл и Ханна тут же бросились к старшей дочери, Нулефер засеменила за ними, но Элеонора не открывала, лишь доносились громкие пронзительные всхлипы. Вдруг раздался звук падающего стекла, зазвенела посуда.
— Ненавижу! Ненавижу тебя! — кричала Элеонора, схватила что-то тяжёлое и бросила в окно.
— Госпожа Элеонора стульями кидается! — воскликнули рабы со двора.
— Нора, открой дверь! — заорала напуганная Ханна.
— Уйдите прочь! Я не желаю вас видеть! Я сказала — уйдите! Живо! — в окно полетела ваза.
Наконец, Оделл выбил дверь. Его глазам предстала страшная картина. Повсюду на полу лежала разбитая посуда, разорванные платья, окна были повыбиты, а посреди пекла стояла растрёпанная Элеонора с растёкшимся по лицу макияжу из-за слёз.
— Что случилось? — спросила Нулефер.
— Он бросил меня! Он бросил меня! — закричала от отчаяния сестра. — Сказал, что я ему не нужна!
— Кто? — до этого дня никто не слышал, чтобы у Элеоноры был возлюбленный. Она отвергала кавалеров всех возрастов и мастей, отшучиваясь, что хочет стать монахиней у Великих Супругов. Это всё лучше, чем дать себя поцеловать окружающим её дуракам.
— Не твоё дело!
Элеонора рухнула на колени, припав лицом к полу. Её плечи судорожно тряслись, но от Элеоноры не слышно было ни писка. Нулефер робко подошла к сестре, чтобы приобнять её, но Элеонора резко подскочила и оттолкнула её.
— Чтобы про магов не слышала больше в этом доме ничего! — зашипела Элеонора. — Поняла? Ничего! Они все мерзавцы и подонки! Я ненавижу отныне магов и магию! Не прощу его никогда!
Она схватила Нулефер за воротник платья и вытолкнула из двери, а следом за ней родителей. Комнату пробрал пронзительный плач.
— Папа, кто бросил Нору? — потянула Нулефер за штаны Оделла. — У неё ведь парня нет.
— Если бы мы знали, дорогая, если бы знали… — Оделл обнял дочь. — Вот что, пока твоей сестре не полегчает, давай последуем её просьбе и забудем на время про твою магию. Подумать только, что Нора тайно от нас любила мага и встречалась с ним…
Нулефер представила остервеневшую старшую сестру и закусила губу. Да, про магию и магов придётся промолчать, и глупая ей пришла идея — рассказать про Уилла родителям. Мама вон как кивает отцу.
Тем временем она училась основам водной магии у нового друга. Нулефер уже умела рисовать картины на воде. Как объяснил ей юный учитель, вода — всего лишь краска, на которую маг смотрит, но не чувствует. Для художника главное — это не чувствовать краску, а чувствовать и видеть рисунок. Когда он создаёт детские фигурки, он просто изменяет воду. А в настоящем художестве нужно менять поверхность.
— Чувствуй свою мысль, ты работаешь с ней. Вода — всего лишь инструмент, — повторял Уилл.
— Я не могу, — первое время хныкала Нулефер. — Я пыталась раньше, но, когда нарисую одного человека, он разрушался, и я рисовала другого.
Уилл смеялся: